Патрик Несс - Остальные здесь просто живут [litres]

– Спасибо, – выдавливаю я.

– Да не за что, если честно. Мне за него «четверку» поставили, и я до сих пор не врубаюсь, о чем эта книга.

– А никто не врубается, – говорит Мэл. – В этом вся суть.

– Ты ее хоть дочитала? – спрашиваю сестру.

Она медлит.

– Ну… типа.

– Слушайте… – начинает Нейтан.

– Ого! – Я листаю его сочинение. – Длинное!

– Да. В Талсе это называлось «Основы литературоведения для поступающих в вузы» – и не зря. Слушайте…

– Дай посмотреть. – Мэл забирает у меня сочинение.

– Проверь, пожалуйста. – Хенна протягивает Джареду листок с решением.

Он быстро пробегает по нему взглядом.

– Ага, все верно. Не понимаю, чего ты так нервничаешь, Хенна, – в матанализе ты шаришь не хуже меня.

– Даже Мередит не шарит, как ты, – отвечает она, хмуро разглядывая свой листок.

– Народ? – пытается привлечь их внимание Нейтан.

– Обалдеть! – восклицает Мэл. Она все еще читает его сочинение. – Я бы в жизни так круто не написала. Вот это ты мозг… В сто раз умнее меня.

– Очень сомневаюсь, – говорю.

– Это вообще что за слово?! – Она тычет пальцем в страницу.

– Закоснелость, – отвечает Нейтан.

– Много ты знаешь шестнадцатилетних, которые используют в сочинениях слово «закоснелость»? – В голосе Мэл явственно слышны панические нотки. – И почему я не использую слово «закоснелость»?

– Мне было семнадцать. А сейчас восемнадцать.

– Мне тоже, – говорит Хенна.

– И мне, – кивает Джаред.

– А мне девятнадцать ! – негодует Мэл. – И я первый раз слышу слово «закоснелость»!

Мне исполнится восемнадцать в июне. Джаред старше меня всего на пару месяцев, но я как-то забыл, что в эти два месяца я буду самым младшим в нашей компании. Включая Нейтана, который по-прежнему пытается о чем-то нас спросить.

– Я хочу расписать мост, – говорит он. – Кто со мной?

Есть у нас такая традиция: старшеклассники расписывают железнодорожный мост рядом со зданием школы. Обычно пишут всякую скукоту («Джина, Джоэль и Стефани – друзья форэва» (да, да, серьезно, так и пишут – форэва)), откровенные тупости («Нарисую свое разбитое сердце…» – на этом стих заканчивается, потому что автору не хватило места) или угрозы/оскорбления («Андерсен пидор» – про нашего физрука и трудовика, который, на мой взгляд, к сексуальным меньшинствам не имеет никакого отношения). Потом эти надписи моментально замазываются и покрываются другими скучными, тупыми и непотребными надписями, но так уж принято. А когда-то было принято держать рабов и покупать жен. Традиция есть традиция.

Понятное дело, это вандализм, поэтому расписывать мост лучше в самое темное время суток. Вообще-то мы и не думали заниматься такой ерундой – мы же как раз из тех «приличных детей», ага. Джаред не стал этого делать даже со своей футбольной командой, когда они одержали победу в последнем матче (закончить сезон со счетом 2:7, йу-хууу, наши рулят!), – а уж когда речь пошла о голубоглазых копах, голубоглазых оленях и хипстерах, почти наверняка умирающих из-за голубоглазых причин, мы и думать об этом забыли.

А Нейтан возьми и предложи.

– Ты же не отсюда, – сказал я ему за тем обедом. Но поздно: я прямо увидел, как мои друзья загорелись.

– Вот именно. Я ниоткуда . У меня ничего нет. Ни традиций, ни друзей, кроме вас. А тебе я вообще не нравлюсь.

Я молчал так долго, что в какой-то момент возражать стало уже глупо.

– Короче, я просто… Не знаю… – Он пожал плечами. – Мне хочется запомнить старшие классы. Сделать что-то… старшеклассное. Чтобы пятьдесят лет спустя оглянуться и сказать: «Вот, я тоже был молодым и глупым».

Эти слова решили дело. Хенна согласилась сразу же; Мэл сказала, что история Нейтана очень грустная, а теперь ей будет еще грустнее, если мы это не сделаем; Джаред просто хмыкнул: «Почему бы и нет».

– Потому что в лесу зомби-олени, – говорю я теперь. Меня аж передергивает, хотя на улице не так уж и холодно, даже среди ночи. Мы сидим в моей машине, в миле от железнодорожного моста. – И копы с горящими глазами. И настоящие трупы.

– Нас много, – говорит Джаред с заднего сиденья, где он каким-то чудом втиснулся между Нейтаном и Мэл. Хенна сидит впереди, потому что у нее сломана рука и потому что она – Хенна. – Мы будем соблюдать осторожность.

Нейтан показывает всем свой рюкзак.

– Я раздобыл пять баллончиков! По одному цвету на каждого. Меня чуть не арестовали.

– Чуть не считается, – бурчу я.

– Серебряный, золотой, синий, красный и желтый. – Он смотрит на меня в зеркало заднего вида. – Ты берешь желтый.

– Ну что, мы идем или нет? – зевает Мэл.

– Я голосую за «нет», – говорю.

– Хватит , Майки!

От презрения в голосе Хенны меня прямо крючит. Она выходит из машины. Затем на улицу выбираются все с заднего сиденья, а последним вылезаю я – и даже делаю вид, что бешусь из-за желтой краски.

Мост вообще-то не очень большой, проходит всего над двумя ветками старой лесовозной дороги. По обе стороны от него – залитые бетоном насыпи, которые тоже часто расписывают. Но мы не будем тратить на это время. Вслед за Хенной я поднимаюсь по правой насыпи, а Мэл, Джаред и Нейтан – по левой. Нам надо встать на мосту, перегнуться сверху через бетонное ограждение и что-нибудь на нем написать.

Мы дружно гремим баллончиками – этими металлическими шариками внутри, которыми размешиваешь краску.

– Белого же нет, – шепчу я. – Чтобы перекрыть старые надписи, их нужно сперва замазать белым.

– А еще можно подойти к делу творчески, – говорит Нейтан. Он уже добрался до дальнего конца моста и превращает плохо нарисованного кардинала (эта птица – талисман школы; маразм, ага; за всю свою жизнь я не видел в наших краях ни одного кардинала) в довольно симпатичного шмеля. Джаред одобрительно кивает, и мой бедный живот громко выражает недовольство.

Мэл берет темно-синюю краску, встает посередине моста, решительно перегибается и пишет поверх пухлых розовых букв, изрядно размытых дождем, пухлые синие буквы: «Опоздала на год».

– Ты правда так думаешь? – спрашиваю я.

– Ой. А я и не знала, что надо писать только то, что действительно думаешь. – Она закрывает баллончик, достает телефон и начинает писать сообщение Стиву, который сегодня работает в ночную смену.

Я перегибаюсь через ограждение: посмотреть, что нарисовал Нейтан. Рядом с его шмелем появилась ужаленная рука. «Оставь свое жало», – пишет он.

– Вообще-то пчелы умирают, если оставляют жало, – говорю я.

Хенна сердито пихает меня в бок.

– Это метафора, – поясняет Нейтан.

– Метафорические пчелы тоже умирают.

Джаред вовсю работает серебряным баллончиком, замазывая сердечко (символ вечной любви между Оливером и Шанией). Потом он берет у Нейтана золотую краску и выводит поверх непросохшей серебряной круг с какими-то отметинами.