Хейли Баркер - Шоу непокорных

И сегодня я рада сообщить вам, что он исцелился. Мой мальчик снова со мной! Он понял свою ошибку. Бенедикт, мой сын, вернулся ко мне. Он вернулся, и он раскаивается. Не верите мне? Тогда послушаем, что он скажет.

Позади нее появляется другое изображение — статичное, неподвижное. Это фотография.

Это Бен.

Ее рука обнимает его за плечо, он смотрит ей в лицо и улыбается. Ей. Они оба улыбаются.

Бен, мой Бен, с ней, и он улыбается.

Нет смысла упрямиться. Я пленник, и я бессилен.

Сабатини усаживает меня на заднее сиденье гольфмобиля и везет к другому зданию. Черное и круглое, оно подобно старинной катушке с кинолентой, какими пользовались в двадцатом веке.

Внутри ностальгическая тема продолжается. Передо мной старомодный кинозал с рядами неудобных на вид стульев, сиденья которого сами возвращаются в вертикальное положение, когда на них не сидят, и огромный плоский экран, занимающий всю переднюю стену и задрапированный с обеих сторон бархатными шторами.

— Здесь мы будем транслировать все национальные мероприятия, — сообщает Сильвио. — Подобное тому, что мы сейчас увидим. — Он смотрит на часы. — Черт, мы пропустили начало!

Он нажимает кнопку. Экран оживает. Я вижу на нем мою мать.

Она успела переодеться: на ней мягкий джемпер пастельных тонов. Он совершенно ей не идет. Это все равно, что надеть детский чепчик на акулу.

За ее спиной возникает фото.

На нем изображен я. Это то самое фото, которое она сделала после того, как сказала мне, что Хоши все еще в бегах.

Тогда я рассмеялся ей в лицо. Правда, по снимку этого не скажешь. Я как будто восхищенно улыбаюсь ей. Радуюсь тому, что мы снова вместе.

Затем я слышу мой голос. Сильвио включает звук на полную громкость, чтобы, даже зажав уши, я мог знать все. Я слышу мои слова, слышу свой голос:

— Мне так стыдно , что я дерзнул ослушаться тебя. Ты с самого начала была права. Я больше никогда не буду нарушать правил… прости меня.

Мне становится тошно. Как она посмела так поступить? Как посмела взять мои гневные слова и обратить их в свою пользу?

Что, если Хоши, Грета и Джек видят это? Что они подумают?

Этого не может быть. После всего, что мы пережили вместе. Нет. Он не вернулся бы к ней. Это не может быть Бен.

Однако это не старое фото. Оно новое. Это Бен, каким я оставила его. На нем все та же старая, потрепанная одежда, лицо — небритое и осунувшееся. Но это его голос, и я слышу его слова.

Рядом со мной стоит Грета, зажав ладонью рот, будто она окаменела.

Она потрясена. Грета думала, что знает его, но она ошибалась. Оказывается, она его совсем не знала. Оказывается, никто из нас его не знал.

Я чувствую внутри какую-то тяжесть. Тяжесть и холод.

Я должна была знать, что рано или поздно это произойдет. Как говорится, с глаз долой, из сердца вон. Или как там?

Мы вместе пережили приключение: головокружительное, захватывающее, незабываемое. Для Бена это был полный адреналина вихрь, катание на американских горках. Но у американских горок есть один недостаток — если кататься на них слишком долго, то со временем укачивает и начинает тошнить. Вам хочется твердой почвы под ногами. Вам хочется реальной жизни.

Когда Бен впервые увидел меня, наверное, я показалась ему гламурной. Я была яркой звездой цирка, но с тех пор блеск потускнел. Теперь, когда огни, сверкание и блестки исчезли, он наконец понял, что я ничего особенного из себя не представляю. Я озлоблена, взвинчена, сломлена, я устала, а жизнь в бегах с бывшей канатоходкой — это все, что угодно, но только не романтика.

Эй, Бен, давай сбежим! Ты никогда больше не будешь спать в теплой удобной постельке! Ты не сможешь мыться несколько месяцев подряд, а твоя одежда начнет рваться на тебе! Ты будешь вечно голодным, тебя будет мучить жажда, и, куда бы ты ни пошел, полиция будет следовать за тобой по пятам. Вот это будет приключение!

Просто удивительно, что он продержался так долго. Наверное, мать сначала легонько шлепнула его по руке за отсутствие головы на плечах, затем снисходительно улыбнулась его сумасбродству и приняла обратно в свои объятия. Бьюсь об заклад, она сказала ему, что, если он забудет свое путешествие, то может получить все, что только пожелает. Ей это ничего не стоит. Нравится — получай! Почему бы ему не вернуться к ней? Кто бы не вернулся на его месте? Что я могу предложить ему взамен?

Он наверняка вздохнул с облегчением. Именно поэтому опустил пистолет и смиренно ушел с ними.

Нет, он не жертвовал собой ради нас. Он сделал выбор. И выбрал комфорт и безопасность, тепло и семью.

А меня бросил.

Я чувствую, как Сабатини толкает меня локтем в бок. Он смотрит на меня, и на его лице застыла злорадная, торжествующая улыбка.

— Она молодец, твоя мать. Теперь весь мир будет считать вашу маленькую историю любви кратким помутнением разума. Подростковые гормоны, которые слегка разыгрались. Хошико об этом услышит: это я тебе гарантирую. Скоро они ее догонят. Догонят и застрелят. Она умрет, думая, что ее прелестный влюбленный малыш Бенни ее предал. Ей никогда не узнать правды!

Я смотрю на экран. Смотрю на фото, на котором в глазах всего мира запечатлено воссоединение семьи. Слышу мой голос, который звучит с экрана:

Мне жаль. Жаль, что мне потребовалось столько времени. Прости, что я вообще на это решился.

— Ты ошибаешься! — говорю я Сабатини. — Хоши сразу поймет, что это фальшивка! Она знает меня и мои чувства! Она тотчас поймет, что моя мать подстроила это.

Сабатини откидывает голову и смеется. Его мелкие белые зубы похожи на звериные клыки.

Грета тянет меня за руку.

— Хоши! — Я вынуждена наклонить голову, чтобы услышать ее шепот. — Почему Бен говорит это? Он сказал мне, что его мама — плохая женщина. Говорил, что ненавидит ее.

— Это неправда! — говорю я ей. — Это не Бен. Не может быть он. Бен никогда не предаст нас. Никогда!

Она переводит взгляд на улыбающееся голографическое изображение в нескольких метрах от нас.

Разве я мог полюбить мерзкую циркачку-Отброса, звучит голос. Голос Бена.

— Похоже на него, — с сомнением произносит Грета. — И голос тоже похож.

Я снова смотрю на экран. Она права. Похож. Или все же нет. Этого не может быть.

Бен любит меня. Он никогда бы не сказал про меня такие вещи. Он никогда, никогда, никогда бы не вернулся к ней. К своей холодной, жестокой, злой матери.

Столь же внезапно, как и пришло, ощущение ужаса оставляет меня. Это значит, что он жив. Это значит, что он полезен для своей матери. Это хорошо. Это значит, что он в безопасности.

Толпа под нами все еще свистит и улюлюкает. Джек опускается на корточки, лицом ко мне и Грете, чтобы мы могли его услышать.