Хейли Баркер - Шоу безликих

Я подумала, что стоило подождать Амину, но в этом не было смысла: она может отсутствовать всю ночь и наверняка рассердится, если увидит, что я не ложилась.

— Тебе нужен сон, — говорит она. — Посмотри, что стало со мной.

Она права. Мы должны пользоваться любой возможностью отдохнуть, когда такая появляется.

— Я так устала, — говорю я Грете. — Пойду сразу в постель.

Грета жалобно смотрит на меня. В ее голубых глазенках читается мольба. Я невольно улыбаюсь — мне понятен застывший в них немой вопрос.

— Нет, — слабо протестую я. — Ни за что. На койке и так не повернуться. В любом случае, ты будешь спать рядом со мной, на соседнем месте.

— Пожалуйста! — умоляет она. — Я не смогу уснуть, если буду одна.

— Знаю, но я не могу уснуть, когда ты ерзаешь у меня под боком!

— Я не буду тебя беспокоить, обещаю. Честное слово, не буду. Я лягу и не шевельнусь. Ты даже не почувствуешь, что я рядом.

Я качаю головой. Каждую ночь Грета дает одно и то же обещание, и каждое утро я наполовину свисаю с края койки, тогда как она лежит на ней вольготно, широко раскинув руки и ноги.

Она улыбается мне.

— Ну пожалуйста!

Бессмысленно спорить. Плутовка знает, что я не смогу ей отказать. Грета вертит мной как хочет еще с того самого дня, как появилась здесь почти год назад. Во всяком случае, если я скажу «нет», она своим плачем всю ночь не даст мне сомкнуть глаз.

— Хорошо, — сдаюсь я. Мы обе заранее это знали. — Но только сегодня. Завтра будешь спать одна.

Грета кивает с самым серьезным видом.

— Как скажешь, Хоши.

Мы пробираемся в женский барак, где двигаемся по узкому центральному проходу к нашим привычным койкам в дальнем конце помещения.

Сегодня в бараке висит тяжелая, напряженная тишина. Так всегда бывает в первую ночь на новом месте. Мои друзья вымотались больше обычного, и сон для них важнее всего на свете. Обычно все по-другому. По ночам мы собираемся вместе и, хотя обычно валимся с ног от усталости, не спешим в постель. Иногда мы пробуем читать и писать, но не так часто, как хотелось бы. Трудно сосредоточиться на учебе, когда каждая клеточка твоего тела ноет, а глаза лишь с помощью неимоверного усилия воли остаются открытыми. В основном мы просто сидим вместе, и кто-то из старших детей рассказывает истории.

Порой их сочиняют прямо на месте: сказки и небылицы, способные пусть на короткие, но драгоценные мгновения перенести нас из этого жуткого места, где царит боль и страдание, в иной, волшебный, мир — туда, где живут очаровательные принцессы и благородные принцы, сверкают огнями дворцы, и где фея-крестная мановением волшебной палочки способна исправить все на свете. Но чаще это истории из жизни, воспоминания или уроки истории о подлинных давних событиях, о нашем прошлом и о том, как мир стал таким, какой он есть. Это единственный способ узнать, кто мы и что с нами будет.

Ощущение несправедливости, которое я таскаю за собой, словно железное ядро, таится в глубине живота, и эти печальные разговоры его только усиливают. Нести это бремя тяжело, зато оно делает меня сильнее. Все остальные чувствуют то же самое, я точно знаю это, но большинство моих собратьев по цирку, похоже, справляются с этим лучше. Амине каким-то чудом удалось превратить боль в стойкость духа, надежду, а не ненависть. Она уверена, что когда-нибудь все изменится.

— Посмотри на историю, — говорит она. — Всегда происходят перемены. Темным временам всегда приходит конец. Стены рушатся, режимы разваливаются, люди восстают.

Я люблю Амину, но она ошибается.

Этот цирк существует уже более сорока лет. Сорок лет Чистые платят деньги за то, чтобы побывать здесь. Сорок лет детей Отбросов вырывают у семей и заставляют выступать здесь на потеху Чистым. Сорок лет жестокости, страданий, боли и смерти. Зло укоренилось в сердце общества. Как же это может закончиться?

Я лежу, вытянувшись, на своей жесткой маленькой койке, и Грета, свернувшись клубочком, устраивается рядом со мной.

Когда мне кажется, что Грета утихомирилась, она вновь вскакивает, чтобы схватить с собственной кровати свою куклу Люси. Вообще трудно назвать куклой грязный пучок сшитых лоскутов ткани, но эта игрушка сделана с такой любовью! Люси — это все, что осталось у Греты от дома, и она никогда не спит без нее.

Грета поворачивается ко мне лицом, и я чувствую на своих щеках ее жаркое дыхание.

— Грета! — шепчу я. — Перестань дышать на меня!

— Извини, — шепчет она, но не отодвигается. — Ты видела статую?

— Видела.

— Правда она огромная?

— Разве? Меня она вообще не впечатлила.

— А мне понравился большой золотой человек.

Большой золотой человек — она не поняла, что он символизирует. Чему я только рада.

— Это ведь круто быть в столице, правда? — говорит она.

— Нет! С какой стати? Что это меняет? Мы ведь не собираемся осматривать достопримечательности!

— Я знаю, но… Сильвио сказал, что посмотреть на нас придет множество важных людей.

— Грета, ни в одном из них нет ничего особенного. Они не лучше тебя или меня — ни один из них.

— И все же мне нравится видеть всех этих людей в их красивой одежде.

Я удерживаюсь от резкого ответа, который приходит мне на ум. Амина права: мы должны приложить все усилия, чтобы сохранить ее невинность и как можно дольше продлить ее детство.

Грета для меня вроде младшей сестры. Но временами я чувствую себя ее матерью, хотя мне всего лишь шестнадцать.

Правда в том, что я люблю ее и Амину больше, чем кого-либо еще во всем этом мерзком мире. Даже больше, чем моих родных, — в конце концов, прошло уже одиннадцать лет с тех пор, как я видела их в последний раз.

Главная причина, почему я каждый вечер изо всех сил пытаюсь остаться в живых, — это желание и дальше тренировать Грету. Нет, я не хочу, чтобы она выступала в цирке, видит Бог, не хочу, но я должна быть уверена, что когда ей все же придется выйти на арену, она будет к этому готова. Я отвечаю за ее безопасность, хотя знаю, что чем лучше у нее получается, тем меньше цирку нужна я.

До сих пор помню мельчайшие подробности дня, когда малышка появилась у нас, как будто это было вчера. Это произошло вскоре после несчастного случая с Аминой, и мы были на арене, где шла репетиция.

Сильвио дал нам три дня, чтобы из номера, где мы выступали вдвоем, сделать мой сольный номер. Я очень нервничала, впрочем, мы обе нервничали, боялись, что он внезапно передумает и избавится от Амины. Боялись, что он вышвырнет ее из цирка и мы больше никогда не увидимся.

Я все время теряла равновесие и продолжала соскальзывать с каната. Амина старалась сохранять спокойствие, но не могла толком скрыть своего раздражения. Она ничего не говорила, но я знала, что она боится: и за меня, и за себя. Если я не смогу выступить в этом шоу самостоятельно, ей самой грозит смертельная опасность. Она пыталась сдерживаться, но всякий раз, когда я совершала ошибку, я замечала, как напрягаются ее плечи, как сжимаются зубы.