Хейли Баркер - Шоу безликих

Между нами возникло непривычное напряженное молчание, как вдруг большие двери распахнулись, и вошел Сильвио, волоча за светлые волосы какую-то грязную маленькую девчушку.

— Встречайте нашего последнего новобранца! — мерзко ухмыльнулся он. — Она только что прошла отбор. Отнюдь не триумфально, но нищим не приходится привередничать. Остальные были просто ужасны… у этой, как мне кажется, по крайней мере, есть хоть какой-то потенциал, хотя бы намек на гибкость.

Он вывернул ей за спину руку, и девочка вскрикнула от боли. Затем Сильвио оценивающе оглядел меня с головы до ног.

— Как проходят репетиции? — подозрительно спросил он.

— Хорошо, — в один голос ответили мы с Аминой.

— Надеюсь, надеюсь. Канат под куполом по-прежнему остается одним из наших лучших аттракционов, и один Бог ведает, почему. Советую тебе привлекать сюда толпы зрителей, девочка. Не хотелось бы, чтобы шоу полетело псу под хвост и нам пришлось начинать все заново.

Угроза повисла в воздухе.

Все это время Грета не сводила с меня глаз, ее губы дрожали, широко раскрытые глаза умоляли меня что-то сделать. В конце концов Сильвио отпустил ее — вернее, толкнул так, что она отлетела к моим ногам.

— Во всяком случае, теперь этот уличный крысенок — мой страховой полис. Натаскайте ее, да побыстрее! — приказал он и вышел.

Грета же посмотрела на меня и произнесла те же слова, которые мы все время от времени говорим. Эти же слова она повторяла каждую ночь, когда я обнимала ее, когда она плакала во сне. Слова, которые она перестала произносить только сейчас. Слова, которые я тоже со временем перестала повторять. Когда перестала? Я не помню. Когда воспоминания о доме исчезли из памяти, превратившись в миф. Когда это жуткое место вытеснило их, став для меня более реальным, чем раньше.

— Хочу к мамочке!

В тот день мы больше не репетировали. Мы с Аминой подняли с пола это надломленное маленькое существо и попытались вдохнуть в него жизнь, чтобы вправить и вылечить ее крошечные сломанные крылышки. Мы с великой заботой, лаской и терпением выхаживали ее повязками и мазями Амины. Постепенно она окрепла и стала сильнее, чем раньше, но до сих пор плохо вписывается в здешнюю жизнь. Впрочем, никто из нас не вписывается, но Грета особенно чужда этому миру: она слишком ласковая и нежная. Долго она здесь не выдержит. Девочка похожа на мотылька, а мотылькам нужен солнечный свет, воздух, пространство и свобода, а не прожекторы и запертые двери. Мотыльки уязвимы; их крылышки легко можно оторвать.

В любой день Сильвио может приказать нам готовить Грету к дебюту. Я удивляюсь, почему он еще этого не сделал. И когда это случится, с ней все будет в порядке. Я знаю, что она справится. Я продолжаю говорить ей, что она почти готова, хотя малышка мне не верит. Она такая талантливая, такая естественная. Зрители наверняка полюбят ее. Разве может быть иначе? Неукротимая гордость распирает меня всякий раз, когда я смотрю на нее; гордость и желание всячески ее оберегать.

Я не единственная, кто считает, что она похожа на бабочку. Сильвио уже придумал для нее сценическое имя: Мотылек. В его глазах красота и хрупкость — это товар, который можно и выгодно продать. «Мотылек и кошка», то есть Грета и я.

Я не могу уснуть и поэтому жду, когда в доме станет тихо. После этого я сделаю то, что делаю всегда, когда мне нужно с кем-нибудь поговорить, — тайком прокрадусь на кухню, чтобы найти там Прию.

Она печет хлеб. Стоит мне открыть тяжелую дверь, как воздух наполняется теплым запахом свежеиспеченного хлеба.

Прия поднимает глаза и, заметив меня, недовольно восклицает.

— Что вы делаете здесь так поздно? — ворчливо спрашивает она. Прия только делает вид, будто сердится: по искоркам в ее глазах я понимаю, что она рада мне.

Я сажусь на табурет и наблюдаю за ее работой. Здесь холодно, несмотря на раскаленные печки. Я обнимаю колени, прижимая их к животу. Прия смотрит на меня и тотчас прекращает свое занятие. Затем подходит к шкафу и бережно достает свое сари. Я с благодарностью заворачиваюсь в него. Хорошо помню, как впервые увидел эту штуку: одним холодным утром я заглянул сюда и, пока разговаривал с ней, начал дрожать от холода. Прия щелкнула языком и велела мне немедленно вернуться наверх, где было включено отопление, или, по крайней мере, взять джемпер. Но я не послушал ее и остался на кухне, сжавшись от холода в комок.

Она все время смотрела на меня полным сомнения взглядом, как будто что-то обдумывала. Затем подошла к шкафу и вытащила из глубины какой-то сверок. Он был спрятан под пакетом риса и завернут в коричневую бумагу. Никогда не забуду, как выглядела эта вещь, когда Прия встряхнула и расправила ее. В тот день кухню заполнял тусклый солнечный свет, как бывает иногда, когда солнце висит низко в зимнем небе. Казалось, будто ткань, взлетев волной, поймала его лучи и отбросила их обратно через всю комнату. Бирюзовый атлас, мерцающий, словно перья павлина, золотыми и фиолетовыми переливами. Плотный и прохладный на ощупь.

— Только не говорите никому, — прошептала она. — Это контрабанда.

Я не знал, что это значит, но в конечном итоге она мне все рассказала. Это был свадебный наряд ее бабушки, старинное сари. Ее мать сохранила облачение и передала Прие. Когда власти объявили традиционные индийские наряды вне закона, она тайком вынесла его из дома и спрятала, но в тайнике было так влажно, что она забеспокоилась о его сохранности. Тогда она тайком пронесла его в наш дом.

— Однажды я отдам его моей дочери, — сказала она. — Возможно, когда наши дела станут лучше, она сможет выйти в нем замуж.

После этого я сумел убедить ее рассказать больше о своей семье. Сначала она осторожничала, но все же не смогла удержаться. Особенно когда я спросил о ее детях, Ниле и Нихале.

Я всегда немного завидовал им, этим мальчику и девочке, которых никогда не встречал. Знаю, это звучит абсурдно — у меня есть все, а у них ничего, но то, как сияют ее глаза, когда Прия рассказывает о них, всегда вызывает у меня легкую грусть и пустоту внутри. Она их любит всем сердцем, в этом нет никаких сомнений. И хотя она видит их лишь по несколько часов в месяц, свой выходной она ждет только ради этих нескольких счастливых часов.

Интересно, глаза моей матери сияют так же, когда она вспоминает обо мне? С трудом могу себе представить. Сомневаюсь, что мама вообще когда-либо упоминает обо мне — она слишком занята, обсуждает куда более важные вещи.

Прия между тем вернулась к работе: заливает муку водой и начинает месить тесто. Я наблюдаю за ее пальцами, какие они быстрые и ловкие!

— Что случилось? — спрашивает она. — Что мешает сэру спать на этот раз?