Хейли Баркер - Шоу безликих

Знаю, он смущен. С моей стороны некрасиво смеяться, и я из последних сил пытаюсь остановиться. Главное, не смотреть на Грету, потому что стоит нам встретиться взглядами, как я снова заливаюсь смехом. Наконец ко мне возвращается дар речи.

— Так не пойдет. У тебя дурацкий вид. Тебе придется снова влезть в полицейский костюм.

Бен уныло смотрит на свой новый наряд.

— Но ведь они в любую секунду догадаются, что это был я.

— Бен, если тебя пристрелят и снимок твоего мертвого тела попадет в газеты… Сомневаюсь, что ты будешь гордиться своим костюмом! — и мы с Гретой вновь начинаем смеяться.

— Ладно. Уговорила. — Он сокрушенно вздыхает. — Отвернитесь, дамы.

Грета отворачивается, но я, выгнув бровь, улыбаюсь ему. Он краснеет и стыдливо смотрит себе под ноги. Это так мило.

— Ты тоже, пожалуйста, — говорит он. — Давай отвернись.

Я насмешливо фыркаю, однако выполняю его просьбу и медленно отворачиваюсь. Правда, не могу устоять перед соблазном и разок оборачиваюсь через плечо.

— Хошико! Я серьезно. Отвернись!

Я жду, когда он переоденется, и невольно улыбаюсь. Но не потому, что в этом костюме у него был такой дурацкий вид, и не от мысли о том, как бы он выглядел в той пачке. А оттого, что он здесь, со мной. Оттого, что он пришел, чтобы спасти меня. И что бы ни случилось с нами, останемся мы живы или умрем, по крайней мере, на пару дней мы нашли друг друга.

Я кое-как стаскиваю узкие брюки и как можно быстрее снова надеваю полицейскую форму.

— Ладно, теперь можете смотреть. — Они оборачиваются. Я отвечаю им улыбкой: — Похоже, женская одежда — это не мое.

Только сейчас я замечаю их костюмы: узкие черные гимнастические трико и легинсы.

Хошико сидит на полу, положив ноги на ящик. Сейчас сценическое имя подходит ей как никогда; у нее огромные темные глаза, блестящие волосы отражают свет моего фонарика.

Я продолжаю освещать ее, и она смотрит на меня. Затем я замечаю ее ноги.

Повязки стали серыми от грязи, они обтрепались, кое-где порвались и не закрывают ее ожогов. Те выглядывают из дыр — жутко красные, влажные и липкие.

— Бог мой! Твои ноги!

Она торопливо убирает их под себя.

— С ними все в порядке. Все не так плохо, как кажется.

— Мне казалось, Амина обещала, что с ними все будет в порядке?

— Знаю. — Она смотрит на меня. — Это если бы я не напрягала их. Вряд ли она предполагала, что я буду убегать от полиции и ползать по бесконечным грязным туннелям.

Она пытается улыбнуться.

— Вообще-то, они не так уж сильно болят.

Я знаю, что она лжет. Я смотрю на Грету: в ее глазах, как и в моих, читается тревога. Однако Хошико наотрез отказывается говорить на эту тему.

— Прекратите. Ты сказал, нам нужно торопиться. Что теперь?

Моя рация как будто тоже хочет это знать, потому что она внезапно оживает:

— Двенадцатый? Двенадцатый? Двенадцатый? Что-то здесь не так. Похоже, они его убили. Убит офицер полиции. Еще один! Всем немедленно на чердак! Быстро!

Все понятно. У нас есть лишь один выход: если все они полезут наверх, значит, нам нужно спускаться вниз. Прямо сейчас. Назад, туда, где все началось. В самое сердце цирка.

План, если это можно так назвать, состоит в том, чтобы выключить фонарик, открыть люк, спуститься по канатам на арену и покинуть цирк через пожарный выход. Как только мы окажемся на улице, то сразу бросимся бежать, хотя ни один из нас даже не представляет, куда именно.

Я изо всех сил стараюсь не обращать внимания на боль в ногах, но стоит мне подумать о том, что я буду вынуждена приземлиться на них всей массой моего тела, как на глазах наворачиваются слезы.

Бен замечает, как я смотрю на свои ступни. Они больше не похожи на себя. Это просто какие-то серые и красные куски плоти, которыми заканчиваются мои ноги. Они отвратительны. Я не хочу, чтобы он видел их, и снова быстро прячу их под себя. Но он все так же смотрит на меня с сомнением в глазах.

— Тебе нельзя на них приземляться. Я поймаю тебя.

Он как будто прочел мои мысли. Меня так и подмывает отказаться от его помощи: увы, сейчас не время для упрямой гордости.

— Хорошо. Я упаду тебе в руки.

— Отлично. Грета, ты спускайся первой, потом я, а затем Хошико. — Он на миг замолкает. — А как насчет рации, пистолетов и гранаты? Они могут нам понадобиться.

— Я сброшу их тебе.

— Ты не можешь бросить гранату. Если она ударится об пол, то взорвется. Лучше я спрыгну с ней в руках.

Я тотчас представляю себе, как в его руках взрывается граната. Картинка возникает в моем сознании, как в замедленной съемке: мощный взрыв, а затем… небытие… Бена больше нет.

— Нет! — непроизвольно выкрикиваю я. — Это слишком рискованно. Придется оставить ее здесь.

Он кивает.

— Ладно. Ты права. Не хватало еще, чтобы мне снесло голову.

— Что, если они придут? — Голосок у Греты тонкий и испуганный. — Что нам тогда делать?

— То, что надо будет, то и сделаем, — отвечает Бен. Он явно что-то задумал. Его злость передается и мне. Стоит закрыть глаза, как я вижу Амину под потолком. Что бы ни случилось, я сделаю все для того, чтобы отомстить за нее.

— Бен прав, Грета. На совести этих людей гнусные преступления, и они хотят уничтожить нас. Твоей вины тут нет. Это все из-за нас. Если они придут и мы скажем тебе бежать, просто беги, хорошо? Не останавливайся. Не оглядывайся. Не пытайся спасти нас — ты уже это сделала.

Она смотрит в пол. Знаю, она такая же упрямая, как и я, и такая же решительная.

— Грета? Ты меня слышишь?

Она поднимает глаза и в упор смотрит на меня:

— Я не брошу тебя.

— Я не прошу тебя бросать меня. Я лишь прошу, чтобы ты пообещала мне, что если мы скажем тебе бежать, ты побежишь. Пожалуйста.

Она твердо смотрит мне в глаза.

— Нет. Только если ты тоже бежишь.

— Прекратите. Нашли время для споров. Мы понятия не имеем, что нас ждет. — Голос Бена очень строгий и решительный. — Мы с Хошико возьмем пистолеты. Грета, ты отвечаешь за ключи: они могут понадобиться нам. А теперь пора. Пока мы стоим, они приближаются.

И точно. В конце коридора неожиданно появляется луч света. Бен хватает мою руку, я хватаю руку Греты, та протягивает руку Бену. Секунду мы снова стоим нашим маленьким тесным кругом.

Бен кивает, надвигает на глаза свой шлем, смотрит на меня и улыбается.

— Вперед!

Мы сдвигаем крышку ближайшего люка, и я смотрю вниз, на арену. Тонкого лучика света хватает, чтобы понять: она пуста. А какая жуткая там тишина! Ни гула голосов, ни музыки. Однако запахи пива и попкорна, пота и дыма никуда не ушли, и возникает ощущение, что пустой зал как будто замер в ожидании нового представления.

Между тем по низким чердачным коридорам скользит луч фонарика, подбираясь к нам все ближе и ближе. Больше нельзя мешкать. Мы опускаем к манежу веревку. Грета первая скользит по ней вниз и ловко спрыгивает. Приземлившись, она смотрит на нас, показывает большие пальцы и уползает за ряды кресел. Я следующий. В отличие от Греты я большой и неуклюжий, однако хватаюсь за канат и в конечном итоге тоже сползаю вниз. Я стою, ожидая, когда спустится Хошико. Она будто не торопится. Внезапно в зале вспыхивают лампы. Манеж заливается ярким светом.