Райан Гродин - Город-крепость [litres]

Ты не такой.

Мёртвые почти не спят. Так же, как и я.

Зажмуриваюсь и ощущаю, как ветер швыряет мне в лицо истории, истории этих гниющих зданий. Я не вижу бездну у себя под ногами, не вижу небоскрёбы, пронзающие утреннее небо.

Ты хороший.

Как бы я хотел, чтобы брат оказался прав.

Но это не так. И теперь вместо того чтобы мечтать о невесомости и отпечатках сапог в лунной пыли, он покоится в шести футах [1] Примерно 2 метра, средняя глубина могилы. под землёй. Разбит вдребезги, ремонту не подлежит… как и всё, что попадается на моём пути.

Со времени последнего визита посла моя жизнь словно замирает. Дверь по-прежнему заперта, а единственный человек, которого я вижу, это Инь Ю. Каждый день она приходит, чтобы прибраться у меня в комнате, забрать грязную одежду и повесить в шкаф новые шёлковые платья. Тайком она приносит и кое-что ещё: вышивку, вязкие рисовые батончики, сплетни от других девочек. Всё, что может хоть немного разбавить бесконечно тянущиеся часы.

– Сколько ещё? – спрашиваю я её. Неважно, из чего сделаны стены, из шлакоблока или слоновой кости, они всё равно давят на меня. – Мама-сан что-нибудь говорила?

Инь Ю косится на дверь. Ей нельзя со мной говорить.

– Не знаю. Синяк у неё на лице от удара хозяина ещё не зажил.

Синяк ещё не зажил. Сколько времени прошло с того дня? Несколько недель? Месяцев? Пара дней?

– Это не может длиться дольше, – говорю я, не подумав.

Инь Ю подходит ещё ближе в моей кровати, делая вид, что поправляет простыни и взбивает декоративные подушки.

– Я несколько раз была в комнате Синь. Всё плохо, Мэй Йи. Очень плохо. Ей продолжают колоть наркотик…

На последнем предложении голос её срывается. Я слышу в нем готовые вырваться слёзы.

Когда Инь Ю уходит, я отодвигаю занавеску и выглядываю в окно. На улице темно. Всегда темно. Я сижу и смотрю на своё отражение, разрезанное решёткой, пока всё перед глазами не начинает расплываться.

Парень больше не приходил. Первый день тишины я пыталась понять, почему он не вернулся сюда, к окну. Его могли ранить. Он мог забыть обо мне.

Я сама тоже пытаюсь забыть парня. Но его лицо всё ещё здесь, отпечатывается на закрытых веках, такое же отчётливое и ясное, как той ночью. Его взгляд проникает в самую душу, разжигает огонь в моей груди. Он так разительно отличается от взгляда посла, как вино и вода. Я пьянею от одних только мыслей.

Но мне прекрасно известно, к чему приводит опьянение. Я стирала кровь Цзин Линь после бессмысленных нападок отца. Видела, как засыхали потёки на коже Синь после пьянящего глотка свободы.

Если я хочу лучшей жизни, стоит забыть о вине.

Тук-тук.

Я лежу, окутанная одеялом и ночью, когда окно принимается дрожать. Шептать на хрупком языке стекла:

Тук-тук. Тук-тук.

Я долго пыталась заснуть. Голову затягивает туман, заполняют наполовину сотканные сны, в которых я заплетаю в косы прекрасные длинные волосы Цзин Линь. Сначала я не могу понять, настоящий ли этот стук или я так отчаянно желала этого, что призраки заполоняют серое вещество моего мозга.

Но отодвинув алую ткань, я встречаюсь с горящими тёмными глазами.

– Вот и ты, – говорит парень.

Едва не вздрагиваю, когда утыкаюсь носом в металлические прутья. Я даже не представляла, насколько близко подвинулась к окну.

– Я думала, ты не вернёшься.

– Я был… кое-чем занят, – кривится он.

– Выглядишь усталым.

Не знаю, почему вдруг говорю это. Но я не лгу. Под глазами его, от ресниц до высоких скул, залегла тень. Послу я бы ни за что не рискнула так сказать. Возможно, всё дело в безопасности, в преграде из металла и стекла между нами? Или в жаре углей в моей груди?

– Ты же больше не ел креветки господина Лау, правда?

Парень моргает, словно, хлопая ресницами, на самом деле перетасовывает мои слова, придавая им форму, которую сможет понять усталый мозг.

– Нет. Никаких креветок. – Губы его растягиваются в пародии на улыбку, прежде чем парень продолжает: – Я плохо сплю. Прошлое слишком быстро настигает меня. У меня не было хорошего крепкого сна уже два года.

– А я здесь только этим и могу заниматься.

Иногда я сплю так долго, что просыпаюсь уставшей. Но спать целыми днями лучше, чем наблюдать за дверью. Ждать.

– Жаль, что нельзя обменяться и этим. Лонгвей не балует вас свободой, да?

Лонгвей. При звуке имени мастера меня перетряхивает, как при первом рывке запряжённой волами телеги. Оно напоминает, что парень пришёл сюда не ради того, чтобы просто поболтать со мной. Не ради того, чтобы смотреть из-за решётки своими ясными тёмными глазами и разжигать пламя в моей груди. Ему что-то нужно.

– В прошлый раз ты спрашивал меня о Братстве. Почему? – Я думала об этом так же часто, как и о парне. Но сколько бы ни размышляла, не могла даже придумать, чего он хочет. И почему.

Он молчит, взвешивая мой вопрос, будто бесценные специи, отсеивая и выбирая кусочки, на которые ответит. Я изо всех сил стараюсь предугадать его мысли, не отвлекаться на изгиб этих тёмных ресниц. Они идеально ловят капли дождя.

– Я принёс тебе кое-что, – наконец, говорит он. – Снаружи.

Парень так быстро поднимает руку, что я неосознанно отшатываюсь от окна. Но то, что сначала показалось мне кулаком, на самом деле раскрытая ладонь с прямыми пальцами. А на ней – ракушка в идеальных разводах кремового и песочного цвета. Закрученная в такую же спираль, как одна из шоколадных конфет. В его руках она выглядит такой особенной – одновременно твёрдой и хрупкой.

– Я быстро ушёл, – выпаливает парень, – но успел ещё услышать, что тебе нравятся ракушки.

Посол не скупился на подарки: шёлковые шарфы, искусные сладости ручной работы, украшения, сияющие подобно кошачьим глазам. Роскошное, экстравагантное. Многие вещи стоили больше, чем отец зарабатывал за год. Но ни от одного из подарков в горле не вставал ком, как от этой простенькой ракушки.

– Она…

Я замолкаю, едва успев заговорить. Есть столько разных слов, которыми можно заполнить тишину: прекрасна, совершенна, идеальна . Их много, как желаний в моей душе. Я никогда не могла выбрать что-то одно.

Парень не торопит меня. Он разворачивает ладонь и кладёт ракушку на откос окна, бережно, словно пташку.

– Она называется наутилус.

Наутилус. Забавное слово. Я хочу сказать его вслух, насладиться им, но в горле всё ещё стоит тугой ком.

– Я спрашивал о Братстве, потому что у них есть кое-что мне нужное. Думаю, твоя информация поможет заполучить это.

Я перевожу взгляд с ракушки на парня.

– Что именно?

– Полагаю… нам обоим будет лучше, если я сохраню это в тайне.

И снова голос в моей голове – голос разумной, послушной Мэй Йи – советует отстраниться. Отпустить алую ткань. Ждать, всегда ждать и действовать осторожно. Но окно манит, словно магнит. Я не могу отвести взгляд от ракушки, от пальцев парня, всё ещё обнимающих её бока. Дождь закончился, но под ногтями его остались следы грязи.