Райан Гродин - Город-крепость [litres]

Страх мой силён, но любопытство ещё сильнее.

– Что ты хочешь узнать?

– Многое. Но начнём мы с простого. С имён.

То, что раньше казалось таким лёгким и воздушным, теперь давит мне на грудь. Информация, которую я действительно должна найти…

– Чьих имён?

– Главарей Лонгвея. Верхушки Братства. Мне нужно узнать их имена, – объясняет парень.

Даже не будучи заперта за этой дверью я редко видела членов Братства. Меня не допускали на собрания, дважды в неделю проводимые среди главарей, где обсуждались важные вопросы и текло рекой сливовое вино.

Но если я расскажу своему гостю, что ничего не знаю, он тут же исчезнет в грязном переулке. Я никогда больше его не увижу. И может быть, он даже заберёт ракушку.

Внутри меня всё разделилось надвое: пламя и страх. Я играю с огнём – пальцы покалывает от холода за стеклом.

Имена. Парню нужны имена. Всего лишь слоги, связанные вместе подобно пучкам травы, сушащимся на балках. Набор звуков, выделяющий человека из толпы. Но почему-то кажется, что в просьбе его заключено нечто большее. Нечто опасное.

– Зачем мне тебе помогать? – стараюсь, чтобы голос звучал решительно, как у моей маленькой сестрёнки, когда она нос к носу сталкивалась с хулиганами.

Но этот парень не хулиган. Он вновь взвешивает в мыслях мой вопрос, пальцы его крепче сжимаются вокруг витков ракушки.

– Я могу вытащить тебя отсюда. – Слова его прорываются сквозь стекло, впиваются в кожу, будто пророчество старого мудреца. Манящее и желанное, но невыполнимое. Отсюда. На свободу. К звёздам и дождю. На настоящую землю. Прочь от этих стен.

Спасенья нет. Спасенья нет. Спасенья нет.

Или есть?

Сейчас, когда я смотрю на ракушку, всё кажется возможным.

– Собрания проводятся дважды в неделю. Каждые три или четыре дня, – говорю я. Насчёт дней я не уверена. Они сливаются вместе, поскольку мы здесь всегда работаем. – Главарей примерно десять.

– А имена?

– Не знаю. Если я соглашусь всё тебе рассказать, потребуется время, чтобы попасть на собрание.

Его лицо – недовольная гримаса. Но даже сейчас парень красив.

– У меня мало времени. Даю тебе четыре дня.

Четыре. Мой гость говорит это число с таким выражением, словно ему отрывают ноготь. Я чувствую себя также, но по иной причине. Четыре дня. Это ничто. Иногда Мама-сан месяцами держит нас взаперти. Любое обещание, которое я дам, может оказаться невыполнимым. И к лучшему. Их нашёптывает мне волнение, мечты о наутилусе.

– Я… постараюсь…

– Надеюсь на это, – отвечает мой гость и отпускает ракушку.

Она едва умещается на узкой полоске бетона, но парень положил её ровно, крепко. Ракушка останется здесь, всего в дюйме от стекла. Если бы окно было разбито, я могла бы дотянуться и потрогать её.

– Если показываться небезопасно, я положу цветок на окно.

– Я обязательно вернусь.

– Постой… – выкрикиваю я, но парень и не собирается уходить. Он здесь, прямо за стеклом, близко-близко. – Я рассказала тебе, когда проходят собрания. Расскажи и ты мне что-нибудь. Пожалуйста.

Взгляд парня опускается к ракушке, как бы напоминая, что он больше ничего мне не должен. Но его слова… мой гость не может знать, как я цепляюсь за них, сколько часов провела, представляя, как господин Лау склоняется над ведром протухших креветок. Чистит их умелыми мозолистыми руками.

Мне нужно больше.

– Вчера я встречал рассвет, – говорит парень. – Бессонница преследует меня уже два года, но вчера я впервые подумал о том, чтобы подняться повыше и посмотреть на рассвет.

– Как это было? – В голосе моём напряжение – я жадна до цвета и света, до всего, чего нет в борделе. До всего, что видит этот парень.

Но он не говорит о том, как розовые лучи рассвета разливаются по светлеющему небу. Или как облака разгораются неоновым светом, слепя глаза.

– Прекрасно, – вместо этого говорит парень, голос его туманен. – Грустно. Мне захотелось оказаться в другом месте. Стать кем-то другим.

Я жду продолжения, но парень молчит. Он рассказал всё, что мог.

– Думаю, каждый этого хочет, – отвечаю ему. Я точно хочу.

Он по-прежнему смотрит на ракушку, уголки губ опущены. А я всего лишь хочу, чтобы он улыбнулся. Чтобы годы, напряжение и нервные бессонные ночи, которые парень копит в себе, рассыпались в прах.

– Я рада, что ты здесь, – признаюсь я. – Что ты – это ты.

Губы его слегка изгибаются. Не улыбка, но и уже не гримаса.

– Я должен идти. Вернусь через четыре дня.

Он отворачивается. Я отпускаю занавеску и смотрю на вазу, стоящую на страже у дверей, как одинокий солдат. Цветы в ней увядают, отбиваясь от коричневатых разводов смерти.

Стоит начать менять в них воду.

Ухожу не сразу. Не то чтобы мне действительно нужно было идти, просто хотелось сбежать от стольких опасных чувств, слов, попадающих точно в цель. Но теперь я стою и смотрю на ракушку. Безупречную. Пожалуй, слишком идеальную. Когда я был младше, а летние дни становились длиннее ночи, мама с Эмио водили нас с братом на берег моря искать ракушки. Моё ведёрко всегда было доверху набито сколотыми раковинами устриц и панцирями крабов, которые Эмио всегда выбрасывала, когда мы приходили домой.

Я никогда не находил настолько цельную и совершенную ракушку, как эта.

Интересно, где Цэнг нашёл её? Он не похож на человека, который будет прогуливаться вдоль берега в закатанных до колен брюках и искать сокровища моря. Более того, я сомневаюсь, что наутилусы вообще водятся в наших водах. (Брат знал бы это наверняка. Вспомнил бы статью из энциклопедии, оставшейся после периода «я люблю дельфинов и хочу стать морским биологом»). Наверное, Цэнг купил раковину в сувенирном магазинчике городского океанариума или у неряшливого торговца на ночном рынке.

Скорее всего её сделали на фабрике из химикатов и синтетики, и это даже не настоящая раковина. Столь же чарующа, пуста и фальшива, как я со своими обещаниями.

Желудок скручивает, и на мгновение мне вновь хочется постучать в окно. Заглянуть за решётку и сказать девушке, что всё это ошибка. Я не могу обещать ей свободу. Даже себя освободить не могу.

Но я сдерживаюсь. Возможно, потому что надеюсь, что действительно смогу это провернуть. Несмотря на трудности, на бандитов Лонгвея и их пушки, я смогу вызволить девушку отсюда. Заполнить пустоту в её глазах. И в своих.

Прекрасно. Грустно. Мне захотелось оказаться в другом месте. Стать кем-то другим.

О чём я говорил? О том моменте, когда смотрел на рассвет или когда видел её? Не знаю.

Но что бы ни было, сказал я правду.

Так вот. Я плохой человек. Эгоистичный ублюдок, который преследует свои цели, а ей оставляет только безделушки. Совсем как Осаму.