Ребека Уна - Отключай [litres]

– Сними ты эту оболочку.

Мантас смотрит на меня. Я открываю глаза, и картинки мгновенно исчезают.

– Что?

– Сними ее.

– Но это невозможно.

– А ты попробуй.

– Зачем? – спрашиваю я.

– Может, больше бы почувствовала.

Мне не надо чувствовать больше. Хватит и того, что я дефективная и должна посещать терапию. Кроме того, я не хочу видеть у себя на ногах все эти волоски с жилками, пусть лучше прячутся под бионом. Снять оболочку я смогу когда угодно. Когда-нибудь потом.

Слышу от Ины странные слова:

– Мне та кровь очень понравилась.

Это она сейчас так говорит. Через тридцать шесть часов, со вшитой микросхемой, она такого не скажет.

– Понравилась? – Я почти вплотную придвинулась к ней.

– Она такая настоящая.

С чем она сравнивает, что для нее настоящее? Уже давно все понятия поменялись, и не один раз.

– Она как песок около моря – тот, который пачкается.

– Или моделин, – подсказываю я.

Ина мотает головой:

– Моделин из лаборатории. Он не пачкается.

Ина себя в этом убедила. Сидела с голыми коленками на балконе, зажимала рану и от страха придумала, что вкус крови может понравиться.

Потом Ина рассказывает про Итру.

– Он за мной больше не гоняется.

Не знаю, о чем они между собой говорили. Ина поняла, что я приходила в школу, чтобы отругать Итру. Хотя мы не произносим слова ругать . Мы пользуемся другим словом – информировать .

Я ведь так и не спросила Ину, почему она тогда соврала, будто Итра ее не поднял. Может, потому, что я после разговора с Итрой сидела на лавке довольная, улыбалась. Мне очень понравилось болтать с Итрой, а значит, и сам Итра понравился.

– Давно вы дружите?

– Только с этого года

– Хорошо. Дружи с ним, – говорю я.

Ина внимательно смотрит на меня.

– А вдруг я после вшивания не захочу?

– С чего ты взяла?

– Рита сказала. Несколько девочек после вшивания перестали разговаривать с некоторыми подружками.

Я о таком и не слышала.

Разве микросхема позволяет понять, с кем стоит общаться, а с кем нет?

Ина поворачивается ко мне спиной, и мы сидим, прислонившись друг к дружке – единственное рекомендуемое физическое прикосновение.

– А если у меня с Итрой такое случится?

– Не думай об этом, – советую я.

Но мне и самой становится неспокойно. И Ина, вижу, мне не верит.

– Что вы еще делаете с Итрой?

– Всё. Играем в шашки, в мосты, в морской бой. Еще в покер – он меня учит.

Старинные игры. Видно, и у сестренки такие же наклонности, как у меня. Предрасположенность к…

– Но на прошлой неделе мы почти не разговаривали. И на этой тоже. Создавали себе бионов.

– Бионов?

Мы в начальной школе еще своих двойников не создавали. Зачем их так торопят? Ведь эту работу надо выполнять очень внимательно. Надо хорошо сосредоточиться и долго удерживать внимание, чтобы создать как можно более точную копию.

Смотрю на Ину. Я все еще не знаю ее. Почти. Как и многих других, с кем каждый день вижусь и разговариваю.

Ина была зачата в системе. Донора мама выбрала в банке, так что у нас с Иной разные биологические отцы. Потом клетки, мамину и этого донора, поместили в пробирку, и там произошло оплодотворение. Дальше эмбрионы развиваются в биоматке: это удобно, потому что там всё под наблюдением и всё фиксируется. В этой самой матке они могут провести и младенчество, если родители пожелают, но большинство младенцев пока растет при родителях.

Маленькие дети и ученики начальной школы чаще встречаются с близкими, чем пятиклассники и те, кто еще старше. Им пока не говорят, что тянуться к живым людям ненормально. Я читала, что в будущем станет по-другому. Такие дети, как Ина, которая бежит то ко мне, то к маме, больше по комнатам бегать не будут. Ина, как и я, еще успела попользоваться свободой. Хотя, может, в будущем эти воспоминания о свободе станут для Ины всего лишь ненужными помехами .

Когда Ина пойдет в пятый класс, она переселится в отдельную комнату и там закроется. У нее и теперь есть отдельная комната, как у всех, – с первого месяца жизни. Ко мне или к маме Ина может зайти в любой момент, даже ночью. Но ночью Ина крепко спит. Не просыпаясь. По крайней мере, спала до тех пор, пока не подружилась с Итрой и не упала. Теперь она спит не так спокойно.

– У тебя есть мечта? – спрашивает меня Ина.

Это еще что, откуда она знает такое слово? От Итры услышала?

– Не знаю. – Я пожимаю плечами, потому что в последнее время моя жизнь – сплошное укрощение нездоровых наклонностей, и мечты входят в их число.

– А у нас с Итрой есть, – говорит Ина и улыбается.

Она изменилась, а я и не заметила. Может, потому, что сама была погружена в терапию, встречи с Даной и разговоры с Мантасом.

– И какая же, – спрашиваю, – у вас мечта?

– Итра сказал, что можно скрыться из системы.

Смотрю на Ину и вспоминаю все разговоры с ней. Их за всю нашу с ней жизнь набралось не много. Даже тогда, когда Ина приходила в мою комнату, мы не обязательно разговаривали. Чаще всего сидели с блокнотами в руках и, как те мальчишки в парке, хихикали, не отрывая взгляда от блокнотов, не поднимая головы, не переглядываясь. Иногда прислонялись друг к дружке спинами.

В день, на который Ине назначена процедура, Мантас плохо себя чувствует. И мне тоже плохо, но по-другому. Я понимаю, что не могу так часто с ним видеться. Оказывается, каждый день встречаться, каждый день сидеть в сейфе – это для моего организма совсем не годится.

– Давай сделаем перерыв, – предлагаю я Мантасу.

Он смотрит на меня и морщится:

– А если тебе вошьют эту штуку?

– Не вошьют. Мама говорит, я не дефективная.

Я даже хихикаю, но Мантаса это не убеждает. Он какой-то раздраженный, всерьез раздражен.

– Тебе плохо, – глядя на него, говорю я.

– Ага. Но не оттого же, отчего тебе.

– Откуда ты знаешь? – удивляюсь я.

– Твою боль видно. Ты ерзаешь, не можешь усидеть на месте, скребешь затылок, трешь виски, жмуришься.

– Ты бы мог стать терапевтом.

Мантас пожимает плечами:

– Со мной было примерно так же.

– Было? А теперь?

– Теперь боль изменилась. Ушла внутрь.

У Мантаса не только на ногах, но и на руках жилки видны. Один раз он пробовал до меня дотронуться, потянулся к плечу, но передумал.

– Ты с ней , – сказал он. – Значит, не почувствуешь.

Прекрасно помню, как мне в пятом классе ее надевали. Я лежала на процедурном столе в медицинском кабинете совершенно голая и дрожала от страха. Мне дали что-то пожевать, чтобы лежала спокойно, какую-то красную резинку. Санитарка щипцами вытащила из ванночки оболочку, которая мокла там в щелочном растворе. Оболочка. Обязательная новая кожа и защита от неблагоприятного воздействия окружающей среды. Санитар держал меня за левую пятку, а санитарка начала натягивать оболочку на ступню. Когда она поднималась вверх по лодыжке, ощущение было такое, будто я превращаюсь в резинового человека или кто-то меня заталкивает в тесную пластиковую пробку. Затянутые в перчатки руки санитарки двигались вверх по бедрам, а санитар прижимал оболочку к коже, чтобы не оставалось никаких складочек. Процедура длилась около часа, я жевала резинку, и у меня не было панической атаки, какая иногда случалась у других.