Ребека Уна - Отключай [litres]

– А это не иначе Мантас, – говорит Дана, даже не приподнимаясь со своего стула в углу.

– Откуда вы знаете? – удивляюсь я, хотя должна была бы разозлиться. Я-то столько времени ломаю голову, как бы не потревожить Дану, когда приведу к ней Мантаса.

– Он – тот третий работник, про которого я рассказывала.

– А, – говорю.

Что мне еще остается?

– Растратчик времени, – прибавляет Дана.

– И давно Мантас растрачивает время у вас? – спрашиваю я.

Дана не отвечает. И Мантас не отвечает – улыбаются, и все. Он сидит рядом со мной, совсем близко. Так близко друг к другу мы садимся только в сейфе, но там не считается.

Я отодвигаюсь, но тут же об этом жалею. Он, наверное, почувствовал.

– Дана, – говорю я, – вот вы нам рассказывали…

– Откуда ты знаешь, что я Мантасу рассказываю? – Не вставая со стула, Дана подается ко мне.

Вижу, как она широко улыбается. Такая маленькая и живая. Впервые мы, три человека, улыбаемся втроем в одной комнате. Почти историческое событие, даже жаль, что свидетелей нет.

– Расскажите нам о тех временах, когда все жили без оболочки, – прошу я, и Дана начинает рассказывать.

Мы не прощаемся, выйдя от Даны, – обходим вокруг ее дома и идем в парк, туда, где я в прошлый раз встречалась с Алой. В парк мы идем просто так, беговых дорожек там нет, так что мы попусту тратим время. Нет рядом с ним и никаких зданий общественного назначения, например магазинов.

– Незарегистрированное свидание, – говорю я.

– Ага, – кивает Мантас.

– Будем надеяться, что датчики санитаров этого не зафиксируют.

Я впервые подумала про санитаров, что они – сторожевые псы. Хотя на самом деле они всего лишь выполняют свои скучноватые обязанности. Может, из-за этого они негативные?

В парке мы довольно долго болтаем. А потом с Мантасом что-то происходит. Он скидывает обувь и пускается бежать по земле – по земле под несколькими еще сохранившимися деревьями, покрытой тонким слоем травы. Мчится, кричит, вопит.

Спрашиваю, что это с ним, он отвечает, что хочет почувствовать каждую травинку и каждую ямку.

Разуваюсь и шагаю следом за ним. Повторяю каждое его движение, ставлю ногу туда, куда ступала его нога. Но я – резиновая и под собой чувствую только резину. Как будто у меня под ногами насыпаны поролоновые шарики, соломинки, мячики. Я со всех сторон защищена.

Странно – в парке ни одного санитара. Некому сказать нам, что мы перестарались и у нас повысится температура.

Мантас оборачивается и смотрит на меня. Смотрит, как я равномерно ставлю ноги, не вздрагиваю и не ойкаю, а мое лицо изо всех сил старается удерживать положительное выражение.

– Когда будешь без нее , почувствуешь то же, что и я, – говорит он и убегает дальше.

Вернувшись домой, узнаю́, что Ины нет. Мама стоит в дверях, она бледнее обычного.

– Ты была отключена, – говорит она.

– Прости.

Мама рассказывает, что Ина не пришла в себя после вшивания.

– Что-то у них разладилось.

– Что разладилось? – Я чуть не взвыла.

– Или будем разговаривать спокойно, или через блокноты, если ты по-другому не можешь.

– Хорошо, поговорим через эти дурацкие блокноты. Я и оттуда буду орать тебе в экран.

– Ори, если хочешь, только знай, что мне тяжелее.

Откуда ей знать, кому тяжелее. Ина всегда была со мной. Единственный живой человек в моей жизни. Мантас появился недавно, а она была всегда.

– Ты даже не виделась с Иной!

– Потому что она виделась с тобой.

– Что?

– Мне было рекомендовано не тратить напрасно ее энергию. Я видела, что вы с ней ладите. А мы могли поговорить и так .

И так – через блокноты.

Передо мной появляется Ала, я ее отключаю.

– Что это за новая дурацкая рекомендация? Не растрачивать энергию?

– Check it , – говорит мама. – Проверь.

Она отвечает вежливо, терпеливо, а я все время ору. Однако мне мама кажется не терпеливой, а тупой и холодной.

Злиться, орать, вопить – больше я ничего не могу.

– Что говорит ее отец?

– Он огорчен, – отвечает мама.

И показывает. Так и есть. Я огорчен, – написано у него на стене. Потерял двести первого ребенка. Имя, фамилия. Дата. Возраст. Зеленый цвет показывает, что он подключен, и ему могут прислать тысячи комментариев по этому поводу. Раньше такие комментарии назывались соболезнованиями .

Ала оставляет голосовое сообщение, потому что я ее все время сбрасываю.

«Почему ты не сообщила у себя на стене? Все знают, вся школа, родители сделали записи, а ты даже не упомянула сестру. Неужели она для тебя ничего не значит?»

У меня ноет в животе, я прислоняюсь к ускорителю. Как будто кто-то страшный хочет пробраться через мою оболочку, какой-то зверь, которого долго сдерживали.

– Нам разрешат с ней проститься? – шепчу я маме.

– Грита, ты же знаешь.

– Можно же сделать исключение! Она была такая маленькая!

– Хоть бы я и тысячу раз обращалась, сама знаешь, что они ответят.

Понятно, что с Иной простятся, и еще как. Ина уже в транслайфе, и, если я нажму несколько кнопок, она снова помашет мне рукой и улыбнется, потому что ее папа помог ей себя создать. У нее есть долгая жизненная история, созданная на годы вперед. Я могла бы с ней поговорить, и довольно свободно, потому что Ина создала себя так, чтобы у ее биона был богатый словарный запас. В него введены несколько тысяч ответов на разные вопросы, как если бы и правда говорила она сама – живая, несовершенная Ина с разбитой коленкой.

Ее фото и видео будут вечно жить в системе, и все будут видеть Ину, как видели до сих пор. Разницы, можно сказать, никакой. Друзья Ины смогут и дальше создавать для себя ее двойников по своему вкусу и пониманию.

Утрата почти не ощущается. Никто не собирается на поминки. Когда человек умирает, его тело попадает в эксимер-лазерную машину и там под воздействием специфических кислот и лазерных лучей уничтожается. Но перестает существовать только физический облик человека, а все прочее остается. Остаются его значки в системе. Другие его формы. А это самое главное.

Мы избавились от всего, в том числе и от скорби .

Я вру.

В системе еще есть люди, которые не избавились от чувств. В данном случае – это я и мама. Кто виделся с живыми близкими, те, потеряв их, испытывают чувство, похожее на скорбь. Потому в системе и обсуждается, так ли уж полезны встречи , и особенно – совместная жизнь родителей и детей. Не тормоз ли это на пути эволюции.

В эти дни я много бегаю. Очень много. На деревья залезать не хочется, только бегать. Бежать и бежать. Пару кругов я пробежала разутая, но все равно под ступнями чувствовала резиновую поверхность. И еще мы все это время спорим с Мантасом.

– Не скрывай чувств, – говорит он.