Нил Шустерман - Разобранные [litres]

Лев больше не понимает, что за голос звучит в его голове: отца? Пастора Дэна? Лев не знает, и его это раздражает. Кого же ему теперь слушать? Лучше уж СайФая, находящегося снаружи, чем кого-либо из прошлой жизни, внутри.

Пейзаж не менялся с тех пор, как они вышли из города: кусты примерно в рост человека и редкие молодые деревца между ними. На дворе осень, и листья на кустах желтого и красноватого цветов. Между шпалами тоже пробивается растительность, но невысокая.

– Если сорняк настолько туп, что вырастет высоким, – говорит СайФай, – шансов на выживание у него мало: первый попавшийся поезд казнит его, и все. Кстати – «казнить» – значит отрубить голову.

– Я знаю, что такое «рубить голову», я в школе учился, – отзывается Лев. – А ты, кстати, говоришь, как неграмотная шпана – повторяешь отрицания дважды и все такое. Это неправильно с точки зрения языка.

СайФай останавливается как вкопанный и начинает сверлить Льва гневным взглядом.

– Тебе не нравится, как я говорю? – спрашивает он. – Не нравится старый добрый черный диалект?

– Не нравится, потому что ты им злоупотребляешь.

– Да о чем ты говоришь, дружище, я не врубаюсь?

– Что непонятного? Я уверен, что никто, кроме героев дебильных довоенных телесериалов, так не говорит. Ты же специально коверкаешь язык.

– Как это коверкаю? Что коверкаю? Да это же классический диалект, и сериалы эти – классика. Мне не нравится, что ты не уважаешь мой диалект. Кстати, «диалект» – это…

– Да я знаю, что такое диалект! – перебивает его Лев, хотя не уверен, что смог бы дать точное определение. – Я же не придурок!

СайФай с победным видом указывает на Льва пальцем, медленно и величаво, как обвинитель в суде.

– Ага! – говорит он. – Ты только что сказал «придурок». Кто теперь говорит неправильно?

– Да это не в счет! Я сказал так, потому что только и слышу от тебя подобные словечки! Через некоторое время я начну говорить, как ты!

СайФай довольно улыбается.

– Да, – соглашается он. – Это истинно так. Старый добрый черный диалект – штука заразная. Это доминирующий язык. И если человек так говорит, это не значит, что он шпана. Кстати, Фрай, чтоб ты знал: у меня были лучшие оценки в школе по английскому и литературе. Но я уважаю предков и то, через что им пришлось пройти, чтобы я оказался здесь. Я умею и могу говорить, как ты, но не хочу. Это как живопись. Пикассо пришлось доказывать всему миру, что можно написать портрет человека, посадив оба глаза на одну сторону лица, нарисовав нос вместо коленной чашечки и все такое прочее. Если ты рисуешь неправильно, потому что иначе просто не умеешь, ты дурак. А если ты это делаешь, потому что так хочешь? Тогда ты художник. Вот тебе немного моей мудрости, брат, – добавляет СайФай с улыбкой. – А мудрость – это такая штука, что ты можешь ее закопать в землю и оставить. А потом, когда тебе понадобится утешение, ты можешь вернуться и выкопать ее!

Отвернувшись, он выплевывает кусочек жевательной резинки, который прилипает к рельсам, а потом достает свежую пластинку и засовывает ее в рот.

– Кстати, обоим моим папашам нравится, как я говорю, а они цвета сиены, как ты.

– Они? – переспрашивает Лев. Сай сказал «папаши», но мальчик поначалу решил, что это опять проявление «старого доброго диалекта».

– Ну да, – говорит СайФай, пожимая плечами. – У меня их двое. Что здесь такого?

Льву приходится собрать всю волю, чтобы принять это. Естественно, он слышал о мужских парах – так называемых «янь-семьях», как их принято называть, но в его прошлой жизни, закрытой и тщательно оберегаемой от излишней информации, такие явления казались чем-то совершенно фантастическим.

СайФай, впрочем, даже не замечает его удивления. Оседлав любимого конька, он не в силах с него слезть:

– У меня был коэффициент интеллекта сто пятьдесят пять. Ты знал об этом, Фрай? Конечно, нет, откуда тебе знать? После аварии он снизился на несколько пунктов, – добавляет Сай после паузы. – Я ехал на велосипеде, и меня сбил какой-то кретин на «мерседесе».

Он демонстрирует Льву шрам на голове.

– Страшное дело. Он меня по дороге размазал, понимаешь? Чуть не погиб. Правая височная доля всмятку просто.

При воспоминании о несчастном случае СайФай ежится, потом пожимает плечами.

– Но теперь же травма головы не такая проблема, как раньше. Имплантируют нужную часть мозга, и ты как новенький. Мои папаши заплатили хирургу, чтобы он пересадил мне височную долю целиком. Ее взяли у какого-то разобранного – не обижайся только. Вместо того чтобы собирать мои собственные мозги по крупицам и вставлять недостающие фрагменты, как это обычно делается.

Лев знает, о чем рассказывает СайФай. Его собственная сестра Кара страдала от эпилептических припадков. В итоге нужную часть мозга удалили и собрали новую из нескольких сотен фрагментов. Припадки прекратились, и сестра ничуть не изменилась. Льву даже в голову не приходило раньше задаться вопросом, откуда взялись эти фрагменты.

– Понимаешь, собрать нужную часть мозга можно. Потом все срастается, и голова работает нормально. Но вот именно что нормально, а не хорошо, – объясняет СайФай. – Это все равно что шпаклевать стену, чтобы не было видно дырку. Как бы ты ни работал шкуркой, все равно будет видно, что на этом месте была дыра. Поэтому мои папаши заплатили за установку новой височной доли целиком. Но парень, ставший донором, не был таким умным, как я. Он не был и тупицей, но на сто пятьдесят пять пунктов не тянул. После трансплантации выяснилось, что мой коэффициент снизился до ста тридцати. Такой уровень наблюдается лишь у пяти процентов населения, и так что я все равно гений. Просто не с большой буквы «Г». А у тебя какой уровень? – спрашивает он Льва. – Ты больше похож на светодиод или на уличный фонарь?

– Не знаю, – вздыхает Лев. – Родители не верят в сканирование. Меня никогда не сканировали из религиозных соображений. Пред лицом Бога все едины, вроде того.

– А, понятно, – говорит СайФай, внимательно вглядываясь в лицо Льва. – Вот, значит, из какой ты семьи. Так зачем же тебя отдали на разборку, брат?

Лев не испытывает особого желания делиться личными переживаниями с посторонними, но СайФай – его единственный друг на данный момент, и мальчик решает рассказать правду:

– Меня должны были принести в жертву.

СайФай смотрит на него широко открытыми глазами, словно Лев только что заявил, что он и есть Господь Бог собственной персоной.

– Ничего себе! Значит, ты вроде как святой?

– Нет. По крайней мере, теперь точно нет.

СайФай кивает, поджимает губы и начинает усиленно о чем-то размышлять.

Ребята продолжают идти. Лев замечает, что теперь рельсы опираются на массивные железобетонные балки, а гравий, не позволяющий насыпи расползаться, уложен аккуратнее.