Колсон Уайтхед - Подземная железная дорога [litres]

Хомер рванулся за пистолетом. Человек с винтовкой кинулся следом. Цилиндр слетел с головы негритенка и покатился в огонь. Риджуэй и его противник, хрипя и бранясь, лупили друг друга. Сцепившиеся тела вот-вот готовы были угодить в пылающую лужу масла, натекшего из расколотого фонаря. Кора вновь оцепенела от ужаса – уроки Риджуэя даром не прошли. Охотник на беглых явно одерживал верх над пригвожденным к земле противником.

Но она-то могла двигаться, скованы были только руки.

Прыгнув Риджуэю на спину, она принялась душить его цепью, закручивая ее так, чтобы она глубже впивалась в горло. Вопль рвался у нее из самого нутра – эхо паровозного гудка, оглашавшего своды подземных туннелей. Дергая цепь, словно вожжи, она давила все сильнее. Он повернулся на бок и сбросил ее на землю. Но тут потерявший в драке очки негр снова взял его на мушку.

Беглый с ножом помог Коре подняться на ноги.

– Что это за мальчишка?

Ни Хомера, ни его преследователя видно не было. Вожак, продолжая целиться в Риджуэя, велел беглому посмотреть, где они.

Риджуэй ощупывал толстыми пальцами рану на горле. На Кору он не смотрел, от этого сердце у нее снова ушло в пятки.

Боусман застонал.

– Он вглубь души твоей заглянет и все грехи твои прочтет, – пробормотал он.

В неверном свете горящей ворвани было видно, как растекается вокруг него лужа крови.

– Он кровью изойдет, – бросил Риджуэй.

– Его дело, – ответил негр в очках. – У нас страна свободная.

– Это нарушение права собственности!

– Да, в законе так и написано. В законе белых. Но есть и другие законы.

Повернувшись к Коре, он произнес более вежливым тоном:

– Мисс, если желаете, я его пристрелю.

Лицо его было совершенно спокойным.

Для Боусмана с Риджуэем она желала всего самого страшного. А для Хомера? Она не могла ответить, чего хочет ее сердце для этого странного чернокожего мальчишки, казавшегося посланцем из неведомых краев.

Прежде чем она открыла рот, негр продолжил:

– Но мы обычно заковываем таких в кандалы.

Кора подняла очки, протерла стекла рукавом и протянула их владельцу. Они втроем ждали возвращения преследователей Хомера, но те вернулись ни с чем.

Когда ночные гости приковывали Риджуэя за запястья к колесу фургона, на губах его бродила ухмылка.

– Мальчишка – пропащая душа, сразу видно, – сказал вожак. – Ну что, пошли? – спросил он Кору. – Мы уходим.

Она трижды пнула Риджуэя в лицо ногой, обутой в новый деревянный башмак.

Почему же небо не обрушивается на головы творящих зло, крутилось у нее в голове. Никто ее не удержал. Потом она будет рассказывать, что каждый из трех ударов был возмездием за убиенного, и перечислять имена Милашки, Цезаря и Джаспера, чтобы воскресить их хотя бы на тот миг, пока про них говорят. Только это все неправда. Мстила она только за себя.

На дне рождения Пройдохи царила такая суматоха, что Цезарь без труда улизнул в свое единственное убежище на плантации Рэндаллов. В полуразрушенной школе рядом с конюшнями днем не было ни души. По ночам туда прокрадывались парочки, но он ходил в старую школу только днем. Ему нужен был свет, а жечь ночью свечу он опасался. В школу он шел, чтобы читать книгу, которую после долгих препирательств выдал ему Флетчер. Шел, когда становилось тошно, а тут можно было выплакать горе. Шел, чтобы смотреть, как передвигаются по плантации другие невольники. Взгляд сквозь окно словно отделял его от остальных горемык, он просто наблюдал за их возней со стороны, как смотрят на идущих мимо прохожих. В старой школе он, нынешний, словно бы переставал существовать.

Порабощенный. Испуганный. Приговоренный к смерти.

Если бы его план удалось привести в исполнение, это был бы последний день рождения Пройдохи на его памяти. Бог свидетель, старикан вполне способен закатить еще один уже через месяц. Невольничья деревня с ликованием цеплялась за крохи удовольствий, которые им удавалось выцыганить на плантации Рэндаллов. Липовый день рождения да после тяжелой страды танцы в полнолуние накануне осеннего равноденствия – негусто. Виргиния на празднества была куда щедрее. Цезарь с отцом и матерью ездили в хозяйской коляске по фермам вольных негров, навещали родню на плантациях на Рождество, Пасху и Новый год. Свиные отбивные, оленина, имбирные коврижки, кексы из кукурузной муки. Игры с утра до вечера, пока Цезарь и его товарищи не падали от изнеможения. Виргинские плантаторы во время таких празднеств держались на расстоянии, не то что тут. Какое уж тут веселье, когда в двух шагах притаилась немая угроза, в любую минуту готовая обрушиться на тебя? Как они могут радоваться? Они даже дней рождения своих не знают, поэтому должны их себе придумывать. Половина вообще не знает ни отца, ни матери.

Я родился 14 августа. Мою мать звали Лили Джейн, отца – Джером. Где они сейчас, я не знаю.

Из окна школы в проеме между стенами двух старых хижин с замызганной серой побелкой – ветхих, как те, кто в этих стенах обитал, – видна Кора. Болтает со своим любимчиком перед стартом. Паренька зовут Честер, он вечно носится по деревне, аж завидки берут, никаких забот! Сразу видно, не пробовал, что такое порка.

В ответ на какие-то Корины слова Честер смущенно потупился. Она улыбается Честеру, улыбается Милашке, улыбается соседкам по хижине скупо и прицельно. Улыбка – как тень от промелькнувшей птицы, поднимешь глаза, а ее уже нет. Все у нее по крупицам, выверенными дозами. Они никогда не разговаривали, просто Цезарь понял это про нее. Почувствовал. Она знала цену той малости, про которую могла сказать «мое». Мои радости, моя грядка и тот кленовый чурбачок, на котором восседала, словно хищная птица.

Как-то ночью они с Мартином в амбаре пили кукурузную самогонку – Мартин так и не выдал, где ею разжился, – и разговор пошел о женщинах на плантации. Кто не прочь дать себя полапать, кто будет орать на всю деревню, кто никогда рта не откроет. Тут Цезарь спросил про Кору.

– Да к этому бабью из хижины Иова только сунься, – замахал руками Мартин. – Оторвут тебе хозяйство подчистую и суп из него сварят.

Он рассказал Цезарю давний случай про собачью будку, который Блейк хотел построить на Кориной грядке, и Цезарь подумал, что все сходится. Но потом Мартин стал ему рассказывать, как она по ночам бегает на болота, чтобы блудить там с лесными тварями, и Цезарь понял, что его собутыльник куда глупее, чем кажется.

Невольники Рэндалла умом не отличались. Плантация всех искорежила. Под взглядом десятника они хорохорились и бодро собирали хлопок, но по ночам в хижинах рыдали, кричали от кошмаров и невыносимых воспоминаний. Это происходило в хижине Цезаря, и в соседней, и в той, что за ней, и в любой невольничьей деревне. После целого дня трудов, после дневных наказаний их ждала ночная схватка с одиночеством и отчаяньем.