Колсон Уайтхед - Подземная железная дорога [litres]

Это был еще один невероятный подарок, уготованный для нее на ферме Валентайнов после всех ее узилищ: отдельная комната.

Сибил и Молли очень гордились своим домом. Они побелили его известью, которую чуть подкрасили розовым. Просторная гостиная звенела от солнечного света, плясавшего на желтых стенах с белым бордюром. Весной и летом ее украшали полевые цветы, но и по осени в гирляндах золотистых и багряных листьев она была чудо как хороша. Окна обрамляли фиолетовые шторы. Парочка живших на ферме столяров то и дело снабжала их какой-никакой мебелишкой – оба мастера неровно дышали к Сибил и, желая заглушить тоску по равнодушной к их воздыханиям красавице, работали не покладая рук. Пол устилал ковер из крашеной мешковины, Кора ложилась на него, когда у нее начинался приступ головной боли. Через открытую входную дверь в гостиную врывался сквознячок, и от свежего воздуха становилось легче.

Поднявшись на крыльцо, Молли позвала мать. Запах отвара сарсапарели – его Сибил готовила для своих снадобий – перебивал аромат жареного мяса. Кора прямиком направилась к креслу-качалке, с первого же дня с молчаливого согласия Молли и Сибил считавшемуся ее законным местом. Это творение не самого рукастого обожателя Сибил немилосердно скрипело, и, как подозревала сама Сибил, мастер сделал его таким намеренно, чтобы громким скрипом напоминать даме сердца о своей любви и верности.

Сибил вышла из кухни, вытирая руки о передник.

– Джимми сегодня раздухарился не на шутку, – сказала она, сглатывая голодную слюну.

– Я тоже жду не дождусь, – отозвалась Молли.

Она открыла сосновый сундучок у очага и достала оттуда недошитое лоскутное одеяло, которое им предстояло непременно закончить до ужина.

Работа закипела. Коре почти не случалось держать в руках иголку со времен побега Мэйбл, ну разве что дырку зашить. Кое-кто из ее товарок по хижине Иова пытался научить ее рукодельничать, но безуспешно. Сейчас, как и на уроках Джорджины, она наблюдала, как работают остальные, и делала то же самое. Вот она вырезала из ткани птичку, кардинала с красным хохолком, выглядевшего так, словно его подрали собаки. Сибил и Молли ее нахваливали – им очень хотелось увлечь ее своим занятием, – но одеяло не задалось. Кора утверждала, что ватин кишит блохами. Швы сборили, концы лоскутков не желали сходиться к краю, словно обнажая подноготную ее искривленного сознания: все шаляй-валяй, все наспех, главное – успеть воткнуть флаг в неведомую землю. Ее так и подмывало бросить эту затею, но Сибил была непреклонна:

– Дошьешь, тогда берись за что-то новое. Но сперва дошей.

В проповедях о том, что упорство и труд все перетрут, Кора не нуждалась, однако пришлось опять корпеть над одеялом.

Сибил была старше Коры на двенадцать лет. В одежде она казалась хрупкой, но Кора понимала, что это – результат благотворных перемен, вызванных прекращением работы на плантации. В новой жизни ей требовалась сила иного рода. Вся фигура Сибил излучала нацеленность, словно живое копье, сработанное из того, чему от роду суждено было гнуться, но уже никому не согнуть. Ее хозяин был чудовищем. Она рассказала Коре: табачный плантатор, который каждый год тягался с соседями, у кого урожай выше, проигрывал, а от проигрыша зверел.

– Света белого не видели, – вздыхала Сибил, погружаясь мыслями в былые невзгоды.

Молли тут же подходила к матери, забиралась к ней на колени и прятала лицо у нее на груди.

Все трое какое-то время шили молча. Со стороны костровых ям долетали восхищенные вопли, которые следовали всякий раз, когда подрумянившиеся туши поворачивали над огнем. Кора была не в состоянии сосредоточиться на том, где и почему напортачила. Безмолвное зрелище материнско-дочерней любви всегда было для нее потрясением. Девочка без единого слова просила поддержки, и мать мгновенно откликалась, направляя ее жестом, кивком, мимикой. Кора не привыкла к домашней тишине – на плантации Рэндаллов любое действие непременно сопровождалось криком, плачем или хотя бы вздохом, – но и само материнское участие было ей в диковинку.

Сибил бежала, когда Молли было всего два года, и всю дорогу тащила девочку на себе. По деревне поползли слухи, что хозяин, влезший в долги из-за неурожая, намерен продать часть невольников. Сибил собирались выставить на торги. Той же ночью она бежала по благословению полной луны, осветившей дорогу в чаще.

– И Молли, – рассказывала Сибил, – не издала ни звука. Она понимала, что нас ждет.

Оказавшись в Пенсильвании, они рискнули попросить приюта у чернокожего фермера, чье хозяйство было в трех милях от границы штата. Он накормил их, понаделал для малютки Молли игрушек и через нескольких посредников вышел на связь с агентами подземной железной дороги. Потом недолгое пребывание в Массачусетсе, где Сибил служила у модистки в Вустере, а после они с Молли добрались до фермы Валентайнов в штате Индиана, где их уже ждали.

Через ферму прошло множество беглых – всех и не упомнишь. Однажды вечером Кора спросила, не приходилось ли Сибил встречать тут женщину из Джорджии. Она сама к тому времени уже жила в их доме несколько недель. Ей удалось пару раз поспать, не просыпаясь среди ночи, и даже чуть-чуть округлиться, не сравнить с тем, как она отощала, скрываясь у Уэллсов на чердаке.

Стрекот цикад смолк, оставив в вечерней темноте паузу для вопроса. Женщина из Джорджии, беглая, могла назваться Мэйбл, но это не обязательно. Может, была тут такая?

Сибил покачала головой.

Ясное дело, не было. Женщина, бросившая ребенка, чтобы скрыть эту постыдную тайну, наверняка изменит имя. Но Кора продолжала расспрашивать всех и каждого, ведь ферма – своего рода конечная станция, куда стекаются те, кого помотало по разным местам. Она спрашивала старожилов, спрашивала всех вновь прибывших, приставала к посетителям, которые приезжали на ферму Валентайнов, чтобы убедиться в истинности того, о чем были наслышаны: цветные мужчины и женщины, живущие свободно; беглые, осевшие на ферме; беглые, пожелавшие ехать дальше. Один и тот же вопрос она повторяла снова и снова, когда они переставали петь за работой на кукурузном поле, когда тряслись в телеге по дороге в город: женщина, сероглазая, на правой руке шрам от ожога, могла назваться Мэйбл, но это не обязательно, не встречали такую?

– Может, в Канаде она? – предположила Линдси, когда и до нее дошла очередь.

Линдси была хрупкой птичкой-невеличкой, прямиком из Теннесси. Она источала совершенно идиотскую жизнерадостность, которую Кора не могла понять, потому что штат Теннесси в ее памяти навсегда был связан с пепелищем, эпидемией и кровью, хотя Рой с товарищами спасли ее именно там.

– Сейчас полно людей, которым Канада по душе. Хотя там дикий холод.