Егор Радов - Змеесос [litres]

– И сколько же делается глюцилин? – спросил Миша.

– Чистое время изготовления глюцилина из исходного продукта – сорок три дня восемь часов четырнадцать минут, – расплываясь в хитрой улыбке, проговорил Афанасий Чай.

– Да что вы!

– Не бойтесь! – громогласно заявил Чай. – Вы не гурман, вы начинающий, вам главное – просто попробовать, поэтому вам я буду делать по ускоренному методу – это где-то один час. Только никому не говорите, – зашептал Чай, – что глюцилин можно приготовить за час, ведь на конкурс мы обязаны представлять только кратчайший способ… Если вы расколетесь, тогда – прощай мой диплом…

– Клянусь вам, – патетично сказал Оно.

– Вот и чудненько! – рассмеялся Афанасий, хлопнув в ладоши. – Тогда мы еще понаслаждаемся действительностью! Сейчас нас ждет следующая ступень.

Чай взял колбу с успокоившейся холодной зеленой жидкостью, любовно погладил ее, как щенка, и установил с помощью каких-то приспособлений на стол. Потом из правого кармана штанов он достал маленькую бумажку, в которую было что-то завернуто.

– Вот, – трепетно сказал он. – Это – самый главный ингредиент… Его достать очень трудно… Это – окаменевший помет доисторической змеи, найденной в вечной мерзлоте… Без него у нас ничего не выйдет.

– А где вы достали его? – спросил Миша, изумленно рассматривая черный порошок, который Чай высыпал в чашку аптекарских весов.

– Это секрет, милый мой! – победоносно ответил Чай, дрожащими руками отмеряя нужное количество помета. – Скажу вам только, что это было трудно… Пришлось пойти на кое-какие моральные потери…

– Потери?

– Ну конечно! Ведь переступая через такую моральную установку, как «не убей», «не ешь дерьма» или «не чеши в заднице во время церковной службы», вы навсегда теряете ее для себя. И кто знает, может быть, это главная наша потеря здесь. Сейчас.

– Вы так считаете? – спросил Миша Оно.

– Я размышляю, – серьезно ответил Чай, спрятал оставшийся порошок в бумажку, положил ее в карман, а то, что было на весах, всыпал в зеленую жидкость. Она немедленно стала густо-желтого, желчного цвета.

Новый запах охватил атмосферу комнаты; на сей раз он был едко-горьким, невозможным для вдыхания, и вызывал тошноту.

– Это самый ядовитый запах из всех, появляющихся в процессе, – совершенно спокойно заявил Афанасий Чай, побалтывая колбу туда-сюда.

– Это… отвратительно… – выдавил из себя Оно, закрывая рот и нос рукой.

– Ничего, он незаметен мне, даже приятен, – как маньяк, проговорил Чай, создав у себя на лице какое-то дикое, прорицательское выражение глаз. – Ведь все это ведет меня к одной блаженной цели, имя которой глюцилин!

– Я все-таки хотел бы не чувствовать этого, – задыхаясь, сказал Миша.

– Сейчас пройдет. Еще не долго до победного конца!

Афанасий Чай закрыл колбу черно-оранжевым плотным платком, как фокусник; посмотрел направо и вдруг крикнул:

– Паразызы врото! Боцелуй!

– Что с вами?.. – испугался Миша, озабоченно всматриваясь в строгое лицо Чая.

– Ничего, мой друг. Так нужно для дела. Настоящий наркотик без магии невозможен, нужно сказать заклинание; нужно умилостивить богов данного вещества, чтобы они снизошли до твоего структурного низа и создали то, что вознесет тебя в их специфический эмпирей!

Сказав такое, Афанасий сдернул платок одним изящным движением, взял с полки небольшую коробочку с розовыми обмылками, начал отрезать от них скальпелем маленькие куски и бросать в колбу.

– Зачем нам мыло? – спросил Миша.

– Что вы!.. – возмутился Чай. – Какое мыло! Это то вещество, приготовление которого я обычно растягиваю на сорок четыре дня; вчера я приготовил его заблаговременно из ста семидесяти сложнейших лекарств и сейчас могу употребить его в дело.

– Но вы же сказали, что глюцилин можно вообще приготовить за час! А сами делаете что-то из ста семидесяти…

– Голубчик мой… – быстро зашептал Афанасий. – Можно и за пять минут… Ой, что я говорю! Но ведь вы не продадите меня? Не продадите?

– Да нет, – мрачно сказал Миша.

– Ну вот… Можно за три-пять минут… Но… Я для вас стараюсь… Ведь вам же удовольствие… Вы посмотрите: какие вещества, какие запахи… Какие цвета! – Жидкость в колбе стала лиловой. – Ведь это же чудо, прелесть! Ведь мы живы, мы существуем и делаем что-то новое из уже известного. Разве это не наслаждение, не счастье?

Афанасий Чай грустно, чуть не заплакав, отвернулся к стене, и плечи его печально опустились.

– Извините, – сказал Миша Оно. – Я не хотел вас обидеть. Конечно, мне все нравится. Продолжайте.

Чай радостно вернулся к своим занятиям.

– Итак, друг мой, сейчас мы с вами будем осветлять эту приятную штучку кровью свежеубитого воробья.

Миша Оно тут же кивнул, ничего не говоря, чтобы не обижать старающегося для него Чая, который быстро подбежал к окну лаборатории, раскрыл его и стал долго смотреть вдаль, в ночь.

– Подойдите сюда, – медленно сказал он Мише.

Миша подошел к окну.

– Смотрите сюда… Здесь есть луна, здесь царствуют влюбленные и птицы, здесь совершаются преступления, здесь насилуют прекрасных женщин, погружая их невероятные тела в мрачную грязь, здесь ходят глупые чудесные мечтатели, желающие повеситься от восторга этой жизни, здесь вы все знаете; сюда мы приближаем нашу лиловую жидкость, нашу заготовку глюцилина; вы видите, как воробьи немедленно летят сюда, на блеск, на предощущение будущего глюцилина, вы сейчас увидите их последний, триумфальный полет – чу, я слышу шелест их крыльев! – они словно камикадзе, готовые отдать свою порхающую жизнь за нас, за наши удовольствия… Вы наблюдаете? Вы смотрите? Вы видите? Цель воробья – сложить свою голову на плахе приготовляемого глюцилина. А какова цель Миши Оно?

– Я не помню, – отозвался Миша, смотрящий в окно.

– Вот так вот! – победительно воскликнул Чай. – Воробей выше нас с вами!

В это время из темноты действительно вылетел к ним задумчивый воробей с закрытыми глазами. Он медленно покружил рядом и начал опускаться, видимо в самом деле стараясь попасть в колбу с лиловым веществом, которую Чай выставил на подоконник. И когда стремящийся к своей цели воробей уже собирался попытаться пролезть сквозь узкое горлышко колбы, Афанасий немедленно отставил ее в сторону, достав из-за спины другую свою руку с огромным ножом. Воробей по инерции ткнулся клювом в место бывшей заготовки глюцилина. Тут же Чай резким взмахом безжалостной руки отсек ему голову, которая так и осталась лежать здесь, в то время как маленькое крылатое тело исчезло в ночи, совершенно не сияя, как потухшая падающая звезда, и, наверное, упало на почву, чтобы там сгнить и произвести перегной.

– Бедняжка, – участливо произнес Чай, забирая голову в комнату и запирая окно. – Нам нужно совсем чуть-чуть твоей горячей дружелюбной крови.