Егор Радов - Змеесос [litres]

– Что ж, – сказал Миша Оно, решив резюмировать услышанное, – мне очень было приятно вас послушать и посмотреть на вас, дружищи. Но мне кажется, что из вас двоих Артем более прав, хотя Семену тоже нельзя отказать в логике. И все-таки вы, Семен, хотите установить здесь свободу, в то время как свободная зона уже давно существует, и можно туда просто пойти, как справедливо заметил вам Артем. Я сам только что оттуда и должен вам сказать, что все это надоедает. Иначе бы я не пришел сюда. Конечно, можно сделать какой-нибудь аттракцион… Но ведь – вот он, этот аттракцион, здесь у вас. Ваша тоталитарная зона. Так что я считаю, что трогать ее – преступление против принципа удовольствия. И против морали тоже. Чем виноваты честные жители, которые любят и имеют свой мир? Но и то, что хочет Артем, мне не очень близко. Он хочет обратить весь режим в некий хаос, эдакое первосостояние, в котором нет еще порядка и подлинной множественности, а есть только дурная слитность и якобы всевозможность, а на деле же – простой и примитивный произвол, надоедающий очень быстро. Поэтому я бы не хотел, чтобы ваша борьба увенчалась победой. И у меня есть два вопроса. Во-первых, как вы практически воюете с властью Коваленко; а во-вторых, как же вы воюете вместе, если ваши цели противоположны?

– Я отвечу! – крикнул Леопольд Узюк. – Мы вместе, пока жив Коваленко, а потом мы немедленно убьем этих козлов!

– Нет, это мы вас убьем, – сказал Аркадий. – У меня готов уже яд, пистолет и веревка.

– А ты не успеешь, я ударю тебя в солнечное сплетение, а потом отрублю башку, – довольно проговорил Леопольд. – А Семен в это время зарежет Артема.

– Ни фига! – воскликнул Эрия. – Я кину лассо и задушу его первым. А ты, когда только соберешься бить в солнечное сплетение, будешь уже сражен ядом, которым Аркадий тебе брызнет в глаз. У нас уже есть брызгалка!

– Я отскочу, – сказал Леопольд. – И в меня не попадет ваш яд. Кроме того, я буду в очках, и даже если капля капнет, мне будет все равно. Я отскочу, а потом тут же ударю в сплетение.

– А я надену кольчугу, – заявил Аркадий. – Ты себе отобьешь ногу, и все. Ты закричишь «ааа», и тут-то я тебе волью яд прямо в глаз, за очки. А в это время Артем задушит Велыпа с помощью лассо – оно уже почти готово.

– Ни фига! – крикнул Белый. – Я отрежу конец лассо ножичком, а потом длинным копьем уколю Артема в сердце, и он умрет.

– А я надену кольчугу! – тут же отозвался Эрия. – Вот увидим, кто кого.

– Увидим!

– Увидим!

– Увидим!

– Увидим!

– Увидим!

– Увидим!

– Увидим!

– Увидим!

– Увидим!

– Хватит, дружищи! – взмолился Миша Оно. – Ответьте лучше на мой первый вопрос!

– Первый вопрос? – переспросил Леопольд, совершив губами целующий звук, словно любил воздух.

– Первый вопрос!

– Первый вопрос? – спросил Семен Белый.

– Я расскажу вам, личность, я поведаю вам правду, я введу вас в истину, – проникновенно сказал Артем Эрия. – Вы спросите, как мы воюем. А это не важно; воюем обычно – терроризм, листовки, разумное, доброе, вечное… Пытаемся влиять на массы, а Ольга Викторовна мастерит арбалет.

– Я убью его! – крикнула она.

– Тихо. Все это не важно; наша война несущественна; наша борьба бессмысленна и бесполезна; невозможно свергнуть эту власть, ибо она крепка, сильна и популярна, а жители – все козлы. Никогда нам не видать своей победы и торжества; никогда нам не начинать новый строй, пожирая друг друга в спорах о будущем и борьбе за власть; никогда нам не издавать прекрасных декретов, чтобы потом нарушить их и чувствовать податливое раболепие народа, поддерживающего нашу демагогию и наши забавы; никогда нам не очернять прошлого или настоящего, обливая грязью своих новых врагов; никогда нам не царствовать здесь. Я не верю! Но разве это главное? Разве не приятна эта бессмысленная борьба, эта конспирация, опасности, непонимание? Близость ареста леденит мою душу; подозрения и разная тактика занимают мой ум; я наслаждаюсь каждой секундой этой реальности; и на плахе я с радостью крикну: «Да здравствует подлинное беззаконие!» и буду счастливейшим из личностей; а больше всего я мечтаю о пощаде и прощении; и об ужасной, темной каторге на краю земли среди тундры, моржей и жутких мерзлых морей, где нет даже чумов и яранг, лишь безлюдие, небо и холод; и где только полюс может быть освобождением, но он недостижим; и арестанты издыхают во тьме, вмерзая в лед и успевая только записать свой номер на камне для потомков; и я, ощутив ужасную цингу и почуяв смерть, нарисую какой-нибудь собственный знак, символизирующий мои взгляды; и буду думать, что все было не случайно, и я выполнил свою миссию до конца.

– Так, значит, ничего не выйдет? – спросил Миша Оно. – И вас казнят?

– За оппозиционную деятельность полагается отрубание рук и ног, распятие за плечи и бедра, прокалывание глаз и ушей, а также отрезание языка, – сказал Белый. – Это воистину мучительная смерть! Я, в общем, не против, но вот Артему ближе снега, безлюдие, замерзание и мрак. Не думаю, что это удастся.

– Я верую, – прошептал Эрия.

– А что же делает вот этот человек? – вдруг спросил Миша, указав на того, кто его привел в эту комнату.

– Меня зовут Якуб, – сказал человек. – Они считают, что я – стукач.

– А вы – стукач?

– Какая разница, – уклончиво ответил человек. – Я же не могу расколоться. Они меня тогда прибьют. А мне еще нельзя.

– Послушайте, Миша! – вдруг сказал Леопольд. – Оставайтесь с нами! Я же вижу, что вы ничем не заняты, что вы абсолютно никто (что, кстати, строго запрещено), что вы не нашли свою собственную часть мира. Будьте с нами, и вы ощутите настоящий восторг от этой борьбы, тюрьмы и приключений. Вступайте в нашу компанию, личность!

– Но ведь я считаю, что нужно сохранить тоталитарную зону именно в этом виде! – возразил Миша Оно.

– Какая разница! Вы будете представлять из себя третью микрофракцию, будете спорить с нами, ссориться, кричать… Ведь это прекрасно.

– Я не могу, – сказал Миша серьезно. – Я действительно не нашел себя. Мне нравится все. Я сейчас не могу. У меня есть какая-то другая задача. Я не помню, но мне нельзя. Спасибо всем, вы гениальны.

Они замолчали, Семен Белый сел в кресло и положил руки на колени. Ольга Викторовна напряженно смотрела на тусклый свет из лампы, словно желая увидеть что-нибудь красивое и новое; назвавшийся Якубом встал в центре и ничего не делал. Миша Оно поглядел на каждое лицо, находящееся здесь, и понял, что любит всех этих существ, желая им достижения их целей и желаний и постоянного счастья, заслуженного в результате деятельности и борьбы. «Вы так чудесны, дорогие, – подумал Миша Оно, чуть не плача от чувств. – Вы должны быть в своем будущем, в своем мире, у себя самих!.. Пусть каждый предмет обернется для вас высшим; пусть каждая заря станет для вас чудом; пусть каждый миг превратится для вас в тайну. Что могу я сделать вам, что я могу, что я хочу? О, будьте и существуйте, и пусть ваша смерть произойдет как истинное событие среди всего остального здесь!»