Георгий Антонов - Буржуйка

— Мисс Греч скрылась, по нашим данным, на Кубе. Куба — то место, где её в самую последнюю очередь будут искать. Тупая двухходовка — найдут, как миленькую. И повесят за шею. Но это не меняет общего расклада, дон Ник, — строго оборвал его Гаспачо. — Важнее другое. Я сегодня выяснил — «Клиппер» третью неделю стоит заправленный. Охрана — два человека, оба местные. Сержанта звать Онуфрио. Второй — вообще без имени, жирный и тупой, как пень. Так что выступаем с рассветом. Донна Мария, вам лучше бы перед делом немного вздремнуть…

Сон не был сном — очередной провал куда-то. Давно уже ей снилось только Это — страшное в своём багровом мерцании. В полпятого утра Мария Тимуровна вскинулась: — Пора! — и сомнамбулой прокралась за куст. Тут же, наспех нащупав в густой массе и обтерев полой блузы, по привычке сунула проклятый камень обратно себе в рот. В девятый раз — она их зачем-то считала. Смотреть на него сил не было, и Машка, глотая, зажмурилась. Вот кристалл проскочил вниз по пищеводу… Кто бы знал, что Конец Света на вкус — говно говном…

Восход солнца в тропиках так же внезапен, как и закат — в его лучах вдруг расцветает ультрамарином лагуна, а белые стены колониальных строений, песок и барашки прибоя окрашиваются разом из индигового в розовато-персиковый.

Люди ещё спят — да и спят ли, полно? Тут и там слышится из-за тонких стен монотонный скрип бамбуковых циновок… Альбатросы, озарённые вынырнувшим из моря солнцем, проносятся над волнами, поглядывая вниз блестящим выпуклым глазом — не без любопытства. Рыба — или так, всякое плавает?

Вот — трое на пристани отвязали шлюпку и принялись ожесточённо грести к большому белому кораблю, с двумя торчащими в стороны толстыми крыльями. Давно уже он здесь, а всё никак не взлетит — слишком пузат! Вот вскарабкались по трапу на плоскость — и всё, больше их не видно. О-кей — по крайней мере, дальше проблемы уж точно не альбатросов.

— О, Санта-Мария, спаси и помилуй мя! Откуда вы здесь на борту, сеньора?

— Да так, гуляю себе… Онуфрио…

— Откуда же ты знаешь моё имя — ты, стало быть, снишься мне? Или ты — истинная дочь травы моря, и уже избрала меня себе в наречённые?

— Избрала ли я тебя, Онуфрио? А ты приблизься ко мне, — тут и сказочке конец! — Машку бесили эти многозначительные диалоги в духе Маркеса. Она протянула ему навстречу руки, обвила за шею бедного погранца — и, сделав вид, что поскальзывается, рухнула в обнимку с ним с палубы в воду. Через полминуты голубая глубина заклубилась снизу нехорошим мутно-красным облаком. Мелькнула тень любопытной акулы. И осьминог не остался равнодушен — переполз поближе. Мария Чубак выпустила из пальцев лезвие безопасной бритвы — оно спланировало, играя и переворачиваясь, как блесна, на коралловое дно. Осьминог сожрал — и порезался. Машка, оттолкнувшись всем телом от воды, с шумом вынырнула. Крепкая рука Никифора втащила её по ступеням в кабину гидроплана.

— Где второй? — отдышавшись, спросила она, хищно пошевеливая кончиками пальцев.

— В багажном отделении, связанный, — Ник нежно накинул на неё махровое полотенце. — С ним всё нормально. С тобой-то что? Я гляжу, тебе начинает нравиться сам процесс?

— Нет, Ник. Нет… Никифор, нет! Не говори так, пожалуйста! Я сама не знаю… Как-то уж слишком легко получилось… А может, это оттого, что под водой, нет? Ник, скажи что-нибудь!

Корпус гидроплана завибрировал.

Маша беззвучно плакала, Черных неуклюже обнимал её и гладил по волосам. И сам всплакнул — эта русская истерия длилась бы и дольше — но тут дон Гаспачо втопил педаль газа и перевёл рычаг высоты на взлёт.

И тяжёлый «Боинг 314- Клиппер», оставляя за собою пенную параболу посреди лагуны, вдруг легко оторвался от глади вод — и взмыл в небо. Альбатросы, шарахнувшись по сторонам, не поверили, раскричались скандально. А помимо птиц, здесь до них и дела-то, похоже, никому не было. Машка глянула сквозь слёзы — зелёные острова в оправе белой пены вытянулись в струнку на синем фоне океана. «Тихий, он же Великий» — вспомнилось школьное…

Алоха оэ, Гавайи!

На Юге США чёрное и цветное большинство начало с погромов — а закончило, как и водится, слоганом: «Хороший белый — мёртвый белый».

Как и везде, где чёрные люди приходили к власти — в штатах Юга воцарились поножовщина, нищета, рэп — а, местами, как поговаривали, и людоедство.

На Севере картина была прямо противоположная. Отряды местной самообороны в ку-клус-клановских балахонах под музыку Вагнера и «Раммштайн» отлавливали афроамериканцев и, не спросив фамилии, загружали в трюмы старых списанных сухогрузов. Негров отправляли обратно — на их историческую родину. Доплывали ли суда до Чёрного континента — это вопрос отдельный…

Таким образом, демаркационная линия между Севером и Югом Соединённых Штатов определилась. Начало Гражданской войны было, похоже, не за горами. Техас провёл референдум — и большинством голосов присоединился к Мексике.

До села Маракуева всё дошло, естественно, с опозданием.

— Михайло! Слышь, всё хреново! Нас развели!

— Полно шуметь, Гюзель Карловна. Что ты там выслушала по радио?

— Деньги отменили! А тебе лишь бы храпеть в бороду!

— Постой. Хм… Это… Как — отменили?

— Так вот — молча. Теперь вместо долларов — какие-то амеры. Так что мы отсосали с тобой, Михайло!

— Ёлы-моталы! Я же говорил — валить надо было этих путешественников! А теперь — лови ветра в поле!

— Далеко ускакать не могли. Дорога отсюда одна — на Север. Так что — созывай крестьян, Михайло! Всем - спирту по литру! И мяса дезертирского по кило! Гулять так гулять. А стрелять — так стрелять…

— Как же! Стрелки из них…

— Уж какие есть…

— Моника? Это Петра. Пёдора дай мне.

— Ваше Преосвященство! Вы что — не в курсе? Отец Пёдор убит!

— Моника! Что за шутовство?

— Застрелен из танка! Хороним сегодня. Ужасно — все святые в трансе. Отца нашего нет больше с нами!

— Ты это… Не заговаривайся, Моника! Пёдора давай, живо! — госпожа кардинал решила, что на том конце провода укурились в зюзю или сошли с ума. — К вам едут по делу люди — Пёдор должен их встретить.

— Как может встретить кого бы-то ни было усопший Пёдор? — святая Моника была озадачена.

— Не колышет! Люди уже в пути!

— Ладно, я ещё раз гляну, конечно. Но мертвее он не станет, эчеленца!

Святая Моника так и не успела дойти до порога. Дверь распахнулась. В приёмную вошёл отец Пёдор в порванном пыльном саване.

— Воскресе! Отче воскресе! — святая рухнула на колени и поползла, протягивая телефонную трубку обеими руками навстречу чуду.