Георгий Антонов - Буржуйка

— Да зачем мне? Я, кажется — ик — не женщина, чтоб на себя пялиться.

— Ты, Никифор, разъелся, как хряк. Сожрать этот дон тебя намеревался, вот чего. Видать, крыша съехала от голода и жары. Вот чего.

— Гляди-ка, а ведь он ещё бултыхается. Спасём, может? Ну, свяжем там, чтоб не бузил.

— Ох, Никифор! Я всегда говорила — доброта тебя сгубит.

— Маша, я не могу смотреть, как тонет человек. Не могу. Тем более — помнишь, где он спрятал свои драгоценные зубы?

Черных свесил руки в воду, ухватил беспомощного дона за волосы, и рывком попытался выдернуть утопленника. Попытка удалась не с первого раза. Голова и туловище, было, уже вынырнули — но тут же и канули обратно. Там в глубине что-то хищно бурлило и тянуло вниз. Черных покрепче захватил подмышками, поднапрягся. Однако снизу не пускало, дёргало рывками. Потом, наконец, выпустило — и опешивший Ник вдруг втащил из воды в кабину ровно половину человека. Маше стало дурно — от бывшего сеньора Гаспачо осталось не так уж много. Кровь стекала из живота сгустками пополам с водой и дерьмом. Гигантская оскаленная чёрная клиновидная голова с несколькими рядами треугольных зубов мотнулась, выкинувшись в воздух на полметра. И нырнула обратно, взметнув фонтан брызг.

— Отпусти его, что теперь… Пускай тварь подавится, — Машка была в трансе от увиденного. Потом они долго ещё лежали в кабине, обнявшись. Сколько — неизвестно. Просто долго. Потом небо вдруг потемнело, и над океаном что-то плотно сгустилось. Альбатросы раскричались тревожно — и куда-то сгинули. Потом гигантская гора воды вздыбила ставшую вдруг хрупкой посудину под небеса — и грубо вышвырнула на белый песок лагуны.

Это и было то самое цунами, о котором столько лет ещё потом с ужасом вспоминали жители островного государства Науру. Океан сперва отступил — потом вновь нахлынул горой, оставив на пляже в качестве презента жителям, среди груд мусора и трупов морских гадов и людей непонятную лодку с переломанными крыльями и двумя телами внутри кабины — толстяка и миловидной белой женщины.

Для справки — сей крошечный островок под протекторатом Австралии знаменит доныне лишь в одном смысле — как самое маленькое государство в мире. Когда-то англичане, а после них немцы пытались разрабатывать науруанские фосфоритовые рудники. Выработали в итоге всё до донца, оставив после себя практически лунный пейзаж. Тогда семнадцать племенных вождей решили пойти в ногу с веком — надо же чем-то кормиться. Объявили парламентскую республику — и первыми в мировом сообществе признали Абхазию, как независимое государство. Перепал им от Петина за всё про всё миллион рублей. Не густо, что и говорить. В российской провинции хрущовку за такие шиши не купишь. А поделить на семнадцать — так и вовсе слёзы. А шаманы ведь народ непростой — этому ожерелье из ракушек, тому девка новая приглянись. А девки нынче и на островах Океании в цене — со стариком ни в жисть не лягут, хоть ты будь самый распрошаман, если зубы проел… Короче, требовался некий свежий ход. И Кочои этот ход вычислил. Давно сей старец ждал своего часа. И тут, обследуя пляж после разгула стихии, нашёл, что искал.

— Люди! — провозгласил он, вбегая в селение в своём ветхом мало* (национальное одеяние островов Океании), — Большая волна принесла нам неизречённую радость!

Народ повёлся не сразу — привык уже к разводкам со стороны племенных старшин.

— Какая радость может случиться от большой беды? Ты, Кочои, всё перепутал. Ты глуп. У нас погибло семь рыбаков и одна девочка. В селении траур. Иди уже.

— Кочои не врёт! И никогда не врал! Волной к нам вынесло донну Санту-Марию. Я её сам видел, и даже потрогал.

— За какие места? — не удержался было от сальности местный придурок, однако тут же крепко огрёб по затылку от жены вождя деревни — в траур не шутят.

— Санта-Мария, как предрекли святые предки, явилась из моря на не похожем ни на что судне. И у неё абсолютно белое лицо и тело, — закликушествовал старый шаман. — Один я, Кочои, могу говорить с нею.

— А что, по-английски она никак? — несколько удивился пожилой глуховатый вождь селения.

— Нет. Она немая, — отрезал жулик. — Так что всё общение — через меня. Ибо мне дано знание, и в нём сила.

Так Машка, сама о том не ведая, сделалась культовым персонажем целого государства, хотя и небольшого, но вполне суверенного. К тому же была до кучи объявлена глухонемой. Хотя ведь это тоже дело такое — если рассудить, уж лучше быть немой, чем мёртвой.

— А мы, Коковихин, люди простые, — сощурилась Агнесса. — В мавзолеях не лежали. Так что и тебе совет — будь попроще. А то прям Будённый.

— Да я чего? Я же, как лучше, хотел. Гранатомётом по воротам — и всей ордой на штурм. Три выстрела у меня в запасе. Можно ещё там куда бабахнуть для страху.

— А ты знаешь, какое у них вооружение? Я — нет. Людей только зря положим — а если у него заминировано? А если снайперы? Ты в курсе, что хороший снайпер кладёт в минуту от восьми до двенадцати человек? Я была когда-то не самым плохим стрелком в Чечне — мой рекорд девять бойцов в цепи. Были профи и покруче — слыхал про белые колготки?

Коко сник и почесал в затылке — обилие военных терминов стряхнуло с него спесь, а колготки — те и вовсе добили.

— Тогда что? — обернулся он к Бармалею, до сих пор сосредоточенно жевавшему жирными губами незажжённую сигару. Военный совет в Филях как-то не клеился.

— Может, подкоп подвести под стену? Заложим динамиту, ухнет — мало не покажется, — разродился, наконец, идиотским советом уголовный авторитет.

— Ещё можно соорудить катапульту и обстреливать каменными ядрами, — Агнесса поняла, что с этими воинами каши не сваришь. — Короче, атакуем следующей ночью, прорыв — малой группой. Человек пять-семь. Главное — открыть проход, далее общий штурм. Инструктаж с группой я проведу сама. Пока отбой. С тебя, Коковихин, люди — выбери надёжных. Сам пойдёшь с гранатомётом в арьергарде, будешь прикрывать.

Бармалею, как формально главному, ничего другого не оставалось, как важно кивнуть в знак согласия. Агнесса вышла из палатки и направилась к краю леса. Приложив к глазам бинокль, долго рассматривала объект завтрашнего штурма. Гнездо Соловья мутно светилось в ночи узенькими окнами-бойницами. Бетонный забор, массивные ворота под прикрытием пулемётной вышки. Над воротами на железных кольях — она навела на резкость — ого! Жесть. На кольях торчали припорошённые человеческие головы в гротескных снежных папахах…

— Эх-ма! Ух! Ух! Пляши, душа! Рви баян, Гегечкория! — в Соловье плескалось к вечеру никак не менее литра спирту, но он лихо пустился вприсядку на кривых ногах, размахивая над головой тесаком. Караулы расставлены, пленные определены в подвал, трупы — к свиньям. Теперь банда гуляла в «актовом зале» на втором этаже. Было жарко натоплено, смрадно от пота и перегара — девки в одних чулках и кокошниках взопрели. Спирт все пили из жестяных кружек — стеклянная посуда в резиденции давно перевелась. Окончив сольный танец с саблями под Хачатуряна, Соловей рухнул в кресло, и подбежавшая девица тут же утёрла ему лоб нечистым рушником. Потом поднесла спирту — и, зная привычки барина, ухватила из блюда горсть кислой капусты и принялась кормить его с ладони. Соловей, чавкая, облизал ей пальцы, рыгнул. Обвёл хозяйским взглядом гулянку — всё ли благолепно… Тут заприметил Вику, сжавшуюся в углу дивана.