Георгий Антонов - Буржуйка

— Эта ещё! Сгинь! Чур меня! — он сморгнул ресницами мелко-склизкие помидорные семечки.

— Как бы не чур! Дети твои — чур. Получи!

Далее овощи посыпались таким шквалом, что он уже перестал что-либо соображать, лишь успевая загораживать ладонями глаза. Со сдёрнутыми Алёшей Карапузовым ниже колен штанами бег его с Лобного места напоминал бег в мешках в пионерлагере — следом за Никифором сквозь толпу ломанулись и прочие опальные бояре. Народ расступался, но в основном не из сочувствия, а чтобы было место для размаха — эх, раззудись, плечо! В целом потеха пришлась москвичам по нраву. Злобы не было — так, отвесить напоследок поджопника по голому месту, да пустить гнилой помидор вослед тёмному прошлому.

Вскоре беглецы уже были опомидорены с головы до пят — а государыня всея Руси, поутру взгрустнувшая было с бодунца, уже заливалась задорным хохотом с трибуны мавзолея (впрочем, госпожа кардинал, находясь постоянно при высочайшем теле с безучастным выражением на лице, время от времени озорно щекотала ей лебединым пёрышком в чувствительнейшем месте.)

Но неожиданно во всенародной потехе произошёл пердимонокль. Потеснённая оголтелой толпой, опричная стража мавзолея предпочла куда-то слинять от греха — и заляпанный помидорами Никифор, сам себя не помня, беспрепятственно вломился кабаном в святая святых.

В склепе царил люминесцентный полусумрак. Хрустальный саркофаг с телом национального лидера словно бы парил над чернотой, в которой ему вдруг смутно привиделись какие-то провода… Черных с размаху рухнул на гробовое стекло. И тут случилось самое жуткое, невообразимое. Узко возле носа посаженные рыбьи глаза мёртвого диктатора — раскрылись. Почти полсекунды они пребывали бессмысленными, потом в них зажглась знакомая искорка тяжеловесной чекистской иронии.

— Никифор бля Черных,… — опознал его сквозь стекло мертвец.

— Я самый, Василий Васильевич! Извините за внешний вид! Бунт, беспредел полный. Быдло-с! Вы бы встали, давайте я стекло разобью! — он принялся суетливо оглядываться вокруг в поисках тяжёлого предмета.

— Швайг! — поморщился труп. — Москву просрали. А нагнись-ка сюда ко мне, пониже. Вот так — шепну чего важное, трупное… Будет, как я скажу!

Как его выволакивали крючьями из мавзолея опричники, Никифор уже не помнил — очнулся от холода, под открытым небом, среди нагромождения пищевых отходов и мириада гофрированных пластиковых стаканчиков.

— Где я? — заледеневшая томатная корка от шевеления хрустнула и стала отваливаться от тела по кускам.

— Полигон твёрдых бытовых отходов имени Всеволода большое Дупло, — произнёс склонившийся над ним зловонный бомж.

— Это что — кажись, князь такой языческий? — пролепетал, стуча зубами, Черных.

— Забудь. Князья в Кремле остались. А Всеволод — это я. Добро пожаловать в Русь изначальную. Чернозуб, накинь-ка на неофита пенопропилен, вишь — мёрзнет. Нутром чую — наш клиент.

Черныху влили в рот стакан какой-то едрёной спиртосодержащей жижи и дали сожрать банку просроченного тушёночного суррогата. Он угрелся в своём нелепом коконе возле буржуйки — и захрапел…

— Ларсик, лапонька! Ты довольна? — голос Петры показался государыне что-то не в меру слащав.

— Да ну тебя! — закапризничала Романовская. — Шампанского хочу с водкой! А то помидоры, баклажаны… Отстой! Толстяк без штанов когда к мумии в мавзол ломанулся — я конкретно чуть не серанула. Бычара! Таких мне больше не показывать. В топку!

— Уже там, — улыбнулась уголком рта старшая подруга, подливая в хрусталь щедрей. — Ну, а та, что прилетела с ним, дочка свина шепелявого — Чубака?

— Это Машка-то? Ништяк, девка прикольная! Как дала опричному в кадык — тот и лапти склеил — конкретный гамаюн. Гы! Повелю — и будет у меня лейб-шутихой — а ещё пускай драться меня научит. Я тоже хочу, как она — йопс! — йопс!

— Это Изю окучивать? — соблюдая осторожность, продолжила тихую разведку мадам кардинал.

— Ну ты дура ваще! — хохоча, откинулась на троне Лариска, швырнув бокал в окно Грановитой палаты. — Кого? Сыркова? Пускай ваши жидомасоны его кушают и какают — он мне ваще по жизни не интересен, говна пирог! Поняла? Гришу Скоцкого, чтоб не выступал, его хочу — раз! Макса Стечкина — два, если, конечно, вернётся. С Гришкой стравлю — пускай за меня бьются на дуэли. По-рыцарски — мне Николаич рассказывал, как надо. На десяти шагах, или через платок. Шпага против пистолета, как-то там. Наливай, не помню. Хотя у Макса толще, а граф зато более дерзкий. В общем, ты поняла!

— Примерно, — умудрённо поцеловала её в губы Петра. — А как звучит имя реального героя?

— Гоча! — разревелась Ярославна, упав ей на грудь и орошая брабантские кружева папского легата августейшими соплями. — Он грузин, и вор…

— Эко чем удивила — все они… В той или иной степени. И где он сейчас? Жив хоть?

— Кабы знать! Снится, паразит. Я чо могу сделать? Как дам вот счас пяткой в лоб! Меня Машка научит. И всё!

— Понято, — перевела стрелки Скандалли, — Пошли к Машке. Да ну же, пьянь! Встали, пошли!

— Петрусь, ты прелесть, что не ревнуешь. Держи меня за подмышки, дура! Я сегодня падаю. За это — поцелуемся. Идём к Манюне, её мой дядька сторожит…

Увы — камергер и великий князь Лев Николаевич Романов, оставленный полчаса назад наедине с Марией Чубак за оживлённой дискуссией об этногенезе, уже не сторожил. Он лежал навзничь на ковре бесформенной кучей — и мушка-дрозофила, жужжа, ползала по голубому приоткрытому глазу аристократа, что-то там откладывая. Ермолка закатилась под канапе — и Петра её злобно пнула…

— Суккуб! — выматерилась она на свой лад. — Всё из-за тебя.

— Петруня?

— Молчи! — Лариска, отхватив от кардинальши жёсткую оплеуху, рухнула на ковёр и принялась, вздрагивая, по-русски выть над дорогим покойником.

Вика с Антоном на броне окончательно окоченели, а странный танк всё ломил и ломил сквозь тайгу по каким-то просекам.

— На север забирает! — определился по солнышку Красков. — Нам туда не надо.

Они ехали уже третьи сутки, на привалах экипаж отмалчивался, и было непонятно, куда их везут, и в каком качестве. Пленные — не пленные? Попутчики? Заложники? Бежать-то всё равно некуда — во все стороны лес стеной. Наконец машина фыркнула и замерла возле каких-то заснеженных развалин.

— Пойди, глянь, что там! — дед Буржуй махнул рукавицей в сторону руин. Антон коряво сполз с брони, почти не ощущая затёкшее тело, и побрёл, взрывая берцами целину, искать вход.

— Чисто!

Барак оказался брошенной лесопилкой — здесь и решено было ночевать. Дети занялись привычным делом — Анюта суетилась у костра, а черномазый бесёнок полез ковыряться в моторе. Воспользовавшись этим, Вика крепко взяла деда под локоток.