Георгий Антонов - Буржуйка

— Не грусти, бэйби! — коричневая мисс обняла за плечи юную подругу и принялась утешать её, умело действуя как нежными пальцами, так и медовыми речами. Девушка не осталась равнодушна к дружеской ласке — её коротко стриженая головка прильнула к груди искусительницы, носик захлюпал.

— За что он со мной так! — обиженно разревелась Маргоша. — Первый раз в жизни влюбилась — а тут он с этой пидораской… Изменщик! Ну, ясно — я же блядь тупая, вокзальная, — а он весь из себя — писатель, постмо… дермо!

— Постмодернист. А ты ему тоже измени! — посоветовала искушённая в любовных делах Гречиха.

— С толстяком гороховым? — Маргоша подняла на неё зарёванное детское личико. — Я уже подумала. Ага! А царицка узнает?

— Так мы ей и сказали! — заговорщицки подмигнула подруге Мандализа. На том бабы и порешили своё. «Надо всех этих русских перессорить окончательно — до цели уже меньше полста камэ», — коварно потирала про себя обезьяньи ладошки коричневая бесовка, как вдруг тьму разорвала автоматная очередь.

Похлёбка из пробитого пулей котелка, шипя, затушила уголья костра — разом стало не до интриг. П.Е. Левин, в кальсонах и очках, отшвырнув ноутбук, кубарем выкатился из палатки и, выставив перед собой в темноту леса кривой — (чего уж там, мерси, сэр Борофф!) — ствол револьвера, замер за пнём. Очередь повторилась левее. Платон два раза пальнул на вспышку — разумеется, в молоко.

— Девки, в машину! — сорванным голосом крикнул он, переползая за соседний куст. — Марго за руль, Лиза к пулемёту! Живо пошли!

И писатель открыл беспорядочную стрельбу, в то время, как две тени под прикрытием его огня метнулись от костра к вездеходу. Перед машиной между дамами вспыхнула короткая драка за места.

— Сама брысь за руль, ветошь пыльная! — с неожиданной силой отпихнув Мандализу коленкой, Маргоша запрыгнула на заднее сиденье и, высунувшись из люка, дослала патрон в патронник — как учил в школе светлой памяти военрук Вячеслав Михалыч. На этот раз автоматные выстрелы разорвали темноту сзади — враги окружали. Запомнив направление вспышек, Маргоша развернула на станине тяжёлый ПК и, припав глазом к прицелу ночного виденья, стала короткими и точными очередями поливать сектор обстрела. Вот один враг в окуляре, взмахнув руками, ткнулся головой в сугроб. Второй попытался перебежать за дерево — и покатился, скошенный очередью, с горы в ручей:

— На, получи!

Разрумяненная Маргоша, перегнувшись в салон, крикнула:

— Рули к костру! Подберём негодяя, — и вновь прильнула метким глазом к уютному ободку прицела. Мандализе ничего не оставалось, как подчиниться. Левин рухнул, тяжело дыша, на заднее сиденье.

— Где Макс?

— Не знаю. Сказал, что плохое настроение, пошёл за кусты помыть руки, — политкорректно отвечала бывшая госпожа госсекретарь.

— Вот блядь! Марго, ты в свой окуляр что-нибудь видишь?

— Глянь сам. А, ты ж слепой постмодернист! Короче, их здесь гоблинов семьдесят, не меньше. Макс — не Макс, хер разберёшь. Ну, что — типа, стоим насмерть? — задорно крикнула девчушка, продолжая, припав к окуляру, поливать из пулемёта наступающих врагов.

Платон, со слезящимися от порохового дыма глазами, обняв её, высунулся наружу.

Решение было тяжёлым, но неизбежным. Он ещё раз крикнул в темноту:

— Макс! Мы здесь! — в ответ громыхнуло со всех сторон, одна пуля рикошетом срезала ему кончик уха. Левин, с детства боявшийся крови, поднёс липкую ладонь к близоруким глазам.

— Марш в салон! Я сам, — прошипел он, спихивая Маргошу вниз и перепачкав кровью её волосы. Потом скомандовал Мандализе:

— Курс норд — дави на газ!!!

Мотор взревел. Силуэты врагов в прицеле ночного виденья сзади и по бокам расплывались в глазах литератора светящимися фиолетовыми пятнами, «хаммер» мчал сквозь ночной сказочный лес, держа курс прямиком на Полярную звезду — и Платон топил указательным пальцем стёртый от частого употребленья спусковой крючок, поминая добрым словом опыт в дебильных компьютерных играх-стрелялках всякий раз, как удавалось завалить очередного монстра.

Вскоре сосны расступились, враги, живые и мёртвые, остались позади — и он, тяжело рухнув на сиденье, вперил пустой взгляд в лобовое стекло, по которому хлестали сырые хлопья метели, тая и стекая с него ручейками, словно слёзы небес.

«— Скольких братьев своих убил ты сегодня, Каин?

— Кто их считал, Господи. Я не сторож братьям.»

— Платон! — тёплая ладошка опустилась ему на бедро, несмело пощекотав пальчиками. Он вскинулся.

— Проснись, ты серешь!

— Сама иди в жопу… — Левин, повернув к Маргоше мёртвое лицо, всё в пороховой гари, попытался изобразить улыбку.

— Не грузись уже, слышь!

— Да не гружусь я — просто нервы. Извини…

Девушка осторожно убрала у него платком следы крови со щеки. Так прошло время — много или мало, неведомо. Впереди опять замаячила чёрная зубчатая стена леса.

— Платон!

— Да?

— Я хорошо стреляла — поцелуешь меня?

Левин стёр рукавом слёзы — и, боясь утонуть в бездне её глаз, зажмурился, до хруста сдавив в объятьях вскрикнувшую от счастливой боли, такую тоненькую и наивную Маргошу.

Их губы слились, следом слились тела.

«Мой! Мой! Хер выкуси, маму твою, божок тряпочный!» — беззвучно воззвала к нетерпимым чёрным небесам душа юной вокзальной грешницы.

«О, вечно женственное!» — успел плюнуть интеллигентской гадостью в те же эмпиреи искушённый мозг литератора, прежде чем окончательно раствориться в безграничном Дао любви на заднем сиденье джипа…

— Херакс! — любовников неожиданно ударило черепами о крышу джипа.

— Приплыли, голуби! — Мандализа заглушила мотор и первой выбралась из машины, тут же рухнув, сражённая прикладом по шее, с дороги коричневым лицом в грязный снег.

— Лежать, негра мать! — раздалась команда, подкреплённая четырёхэтажным матом и выстрелом — судя по гулкому звуку, не иначе, как из мосинской трёхлинейки. Хриплый лай овчарок окончательно парализовал волю путешественников.

— Руки — на затылок. Порядок обычный: шаг в сторону — побег, прыжок на месте — провокация! — разъяснил седоватый, гладко выбритый блондин в ветхой подполковничьей шинели и фуражке с синим, под цвет пронзительных глаз, околышем.

— Прибыли — здоровеньки булы, господа шпионы! Распорядок будет следующий — сейчас товарищ Скутерморг прочтёт вам лекцию о международном положении — потом ужин, допрос и отбой.

— Я имею право спросить? — осведомился Платон.

— Имеешь, рыло буржуйское! — улыбнулся ему совсем по-отечески подполковник Замов.

— На допросе по печени бить будут? Я не в целях дискредитации органов, просто у меня желчный пузырь, понимаете, пошаливает… Так может, мне лучше не стоит ужинать?