В Бирюк - Обмасонивание [СИ]

Одновременный скорбный вздох вырвался и из грудей множества присутвующих, ибо так было принято выражать печаль по поводу первого удара злобного негодяя, нанесённый любимому и великому учителю, истлевшему, вместе с негодяем, две тысячи лет назад за две тысячи миль отсюда.

Сдержав вопль боли, бросился Хирам к западной двери Храма, служившей общим выходом для всех рабочих. У самой двери перед лицом его блеснул медный наугольник, и дрожащий голос другого заговорщика дерзко оскорбил ухо великого мастера:

— Я Юбелос, подмастерье. Я слишком долго ждал и требую, чтобы ты открыл мне мастерское слово!

Хирам ответил твердо второму убийце:

— Раб и шпион Соломона. Я узнаю тебя, хитрый притворщик с личиной добряка и друга. Но мастером ты будешь не раньше, чем когда предательство и братоубийство будут признаны и объявлены верхом добродетели.

Страшный удар наугольника поразил Хирама в область сердца.

Хирам шатается. Хирам готов упасть. На высоком челе мастера капли холодного пота — сердце сейчас остановится. Почти без сознания он делает еще несколько шагов к восточной двери. Молодой и сильный, он мог бы спасти жизнь, выдав этим разбойникам мастерское слово, которое он может завтра же заменить другим. Немножко слабости, Хирам, и жизнь спасена!

У восточной двери перед ним вырастает фигура мрачного Юбелюма. Хирам угадывает требование третьего предателя. Слабеющим голосом он кричит:

— Никогда! Смерть лучше позора! Но ты ошибаешься, несчастный невежда: смерти нет, есть вечное возрожденье. В круге вечности ты никогда не будешь мастером!

Он падает, пораженный насмерть в лоб тяжелым молотком.

— Хирам учил людей «… движением молотов… повергнуть во прах» Соломона. И молоток прилетел в лоб ему самому. На Руси говорят: «не рой другому яму, сам в неё попадёшь». Но «вольные каменщики» не ходят по Руси, не знают таких простых мудростей. В отличие от меня, — думал Фриц, старательно удерживая скорбное выражение лица, давя улыбку превосходства знающего и повидавшего.

Последний убийца, подмастерье Юбелюм, не слышит окрика своих товарищей по злодеянию, спешащих скрыть труп убитого учителя. Он бежит, сжав виски руками, запинаясь за груды строительного мусора. Он потерял сабо, и осколки камней режут ему ноги. Он ищет, где укрыться от гнева верных братьев Хирама и от укоров совести. Он видит пещеру и бросается в неприветливую темноту. Пещера мала, и он прижимается к колючей и влажной каменной стене. С ужасом он видит горящие в ночи глаза собаки, подошедшей ко входу пещеры. Это животное выдаст его! И не своим голосом он кричит:

— Я не TОT, я не убийца, не раб и шпион Соломона. Я — Абибала, мирный труженик, отец семейства, усердный служака…

Праведный гнев и жгучее презрение блистали в глазах собравшихся, мобилизующим набатом звучал голос мастера-проповедника.

— Нет и не будет прощения изменникам, убившим величайшего мастера всех времён и народов!

— Смерть! Смерть!

дружно скандировали присутствующие. «Вольные каменщики» привычно утрачивали свои «воли», превращались в толпу, движимую лишь одной общей волей — убить, отомстить.

— Боже мой, — переживал Фриц. — Куда я попал?! Это — братья мои?! Злобные безмозглые болваны! Отомстить? — Кому?! Истлевшим две тысячи лет назад в окрестностях Иерусалима подмастерьям? Людям, которые, приняв присягу своему царю, исполняли её? Спасли свой народ, свою страну от бредней свихнувшегося на ущемлённом самолюбии агента соседнего царька? Отличившимся усердием в тяжёлой работе, но обойдённых повышением в силу каких-то идеологических представлений начальника о «чистоте помыслов», «света в разуме», «творческой посвященности»?

Услышанные за годы странствий по Руси, «крылатые фразы и афоризмы», подобно камешкам выскакивали из памяти, создавая тропу для мысли, подстёгиваемой эмоциями.

— «К пуговицам претензии есть?» — Так почему «зряплату» не повышают? Мордой не вышли? — Или учитель плох? «Помыслы», «свет», «посвящённость»… это ж не бурьян, который сам по себе произрастает, это результат научения. Хирам взялся учить и не смог. Вместо того, чтобы признаться в неудаче — «подвесил» ситуацию. Не объяснил, не изгнал, не научил… Да ещё в деньгах и карьере обидел. Что за «страусиная манера»? Если воткнуть голову в песок, то снаружи останется только задница. Что мы и наблюдаем.

Чуть успокоившись, Фриц сразу подумал о деньгах:

— Ни охраны, ни охранки. Там, случайно, те крылья золотые не спёрли? На строительстве часто воруют. Хотя… Соломон, зная свой народ, поставил, поди, охрану внешнего периметра.

Мысль об украденных двадцати локтях золотых крыльях, успокоила своей невообразимостью — и куда их деть?

Итак, — подводил в уме Фриц итоги нового осмысления многократно слышанной истории, — заговорщик из него никакой.«…ему было противно»… куда с такими замашками в правители?! Государь — «в крови по плечи, в дерьме по ноздри». В дерьме душ и дел человеческих. Яблочки из граната нарезать… да, нужен верный глаз и крепкая рука. Мудрость — не нужна. Та самая, «ядовитая мудрость» правителей. Которая была у Шломо и у Хирама Великого.

Фриц обвёл взглядом разгорячённые общим криком и общей ненавистью к давно покойным мертвецам лица «братьев».

— А нынешние… и яблока не вырежут толком. И вот такие люди запрещают нам ковырять в носу?

Старая шутка, услышанная как-то от «Зверя Лютого» за тысячи миль отсюда, добавила уверенности. Фриц почесал, где чешется, раздавил пойманную блоху, и шумно выбил нос.

— Брат наш, — начал Великий Магистр вытирая слёзы. Чувство единения, душевного слияния только что охватившее присутствующих, произвело неизгладимое впечатление на пожилого Магистра, заставило прослезится — Хирам, как вы знаете, не умер, но ушёл к Востоку Вечному.

— Чего? — удивился про себя Фриц, — Так его ещё и не убили?! Так об чём тогда весь этот сыр-бор? «Нет тела — нет дела». Факеншит! Почему я раньше об этом не думал?

— Ибо Великий Мастер, — продолжал, старчески шмыгая носом, Магистр, — пытался идти чистыми путями мистического созерцания. Он думал, что посвященный и его спутники, могут выйти на площадь и завоевать внешний мир. Но он не учел, что в мирских делах царь Соломон гораздо мудрее. Он любил жизнь для жизни, он мечтал о земном рае. Увы, это невозможно. Мы должны любить жизнь для смерти, ценить свой храм недостроенным, видеть блаженство в небытии и смиренном возрождении — в виде зерна, ростка и растения, которое расцветает, чтобы погибнуть.