В Бирюк - Обмасонивание [СИ]

Обман. Заговор. Волшба. Колданули, с-суки! Обмагичили, гадины! Приворотным зельем…

Ваня! С ума-то сходить не надо. Ты ж не пил никакого зелья.

Всё равно! Ведьма! «И руки её — силки дьявола»! Что-то в каменку кинули! Что-то в мазях было!

Было.

И есть. Глупость. В твоих мозгах.

Глупая самоуверенность, тупая расслабленность… Проще: сам — дурак.

Помощники Ноготка сунулись, было, ухватить и её. Вывернуть руки, нагнуть, вкинуть… Я остановил их. И тогда она, неотрывно глядя в стену перед собой в полутьме подземелья, скупо освещаемого скипидарным фонарём в руке Ноготка, негромко сказала:

— Я — твоя. В воле твоей. Господин.

И пошла. В дверь. В разверстый зев. Темноты. Подземелья. Могилы.

Двери — стукнули, запоры — лязгнули.

Без воды — неделя, без еды — два месяца. Максимум. Сойти с ума — индивидуально.

Выбирай, попандопуло. Способ уничтожения угрозы. Тебе, твоим людям, твоему обществу… Родине нашей!

И прогрессу всего человечества — само собой.

Достаточно ничего не делать, просто — не вспоминать. Свежие косточки скоро, неизбежно и закономерно займут подобающее им место в общей могиле…

Не вспоминать.

О собственной глупости, о собственном провале… О жгучем презрении к самому себе… Это ж так хорошо! Забыть.

Поддерживает самоуважение, оптимизм, работоспособность…

Только «вороны Одина» — не летают один без другого. И один из них — «помнящий».

Ваня, ты — идиот. Мир зависит от человека. А человек — от мира. Ты можешь забыть. Мир — нет. Опасность от помещения этих… «колец вечной жизни» в тёмные прохладные места хранения… только выросла. Хотя куда уж…

Факеншит же! Уелбантуренный четырёхмерно…

Переходим к следующим, технологически необходимым, шагам.

Одна беда: технология — процесс получения чего-нибудь. Результата. А я не знаю, какой результат мне нужен. «Чтобы не было»? — Так не бывает.

Думай. Ищи. Чего ты хочешь?

Уже ближе к утру, раскидавшись с неотложными делами, я добрался до постели. С Гапой. Она мгновенно уловила мои… некоторые ограничения в мужских способностях. Фыркнула и стала раздражённо завязывать скинутый, было, платок:

— Что, выдохся? Софочка с девкой еёной всю силу вытянули? На простую бабу уже ласки и не осталось?

— Гапа, если ты забыла, нас трое суток по лесам гоняли, спать некогда было.

— Ой, можно подумать, ты прежде после трёх суток выдыхался! Ясно-ясно, прежде у нас одна хитромудрая сучка была, теперь они в две п…зды с тебя силы тянуть будут. Тьфу! Два сапога пара! К старой б… ещё и молодая…ща!

Неприязнь между Гапой и Софьей мне известна. Сам поддерживаю. Раздражение от обманутых женских надежд — тоже понятно. Но здесь звучат и другие эмоции. Тревога? За себя? За меня?

Пришлось вернуть Гапу, расспросить о делах-подробностях, снять с неё платок… и всё остальное. И вообще: Гапа действует на меня возбуждающе. В некоторых местах. Потому что во всех других — умиротворяюще, умиляюще, обнадёживающе и радующе. Пока она улыбается — хочется жить. Во всём многообразии значений этого слова.

Позже, накинув уже платье, она, не глядя в мою сторону, произнесла:

— Ваня… ты поберегись. Эта… полонянка бывшая — змея подколодная. Ты её на груди пригрел, а она в любой миг укусить может. Теперь они удвух жалить начнут. Ведь обойдут, очаруют да одурманят! Козликом блеющим прыгать будешь. Эх, мужики, мужики…

Что напрягло — Гапа знала, что баба с девкой ходили в баню перед возвращением Воеводы.

Что порадовало — даже Агафья, которой по должности положено знать всё о всех, на моём подворье обретающихся, не знала истинной истории Софьи и Ростиславы.

Софью я притащил во Всеволжск сам. Её считали служанкой из богатого дома в Кучково. Захваченная московскими литовцами при уничтожении городка полонянка, выкуплена мною у поганых задёшево по моему, истинно христианскому, человеколюбию и для дорожных хлопот в одиночном сплаве по Оке.

Софочка легенду поддерживала, опасаясь засветиться перед Боголюбским, пришедшие позже с Кастусем и Елицей «московские литвины» — подтверждали.

Но как можно тайно для моих ближников притащить в город Ростиславу? Княгиню?! Пусть — вдову, пусть — из далёкого маленького княжества. Всё равно, такие особы — по одному не ходят даже в сортир. За полторы тыщи вёрст… скрытно от моих служб…

У меня — не гос. безопасность, а сетка рыбацкая — одни дырки.

Утром, качая спину в своём физ. амбаре, вытаскивая и роняя привязанные в тренажёре колоды, я нашёл время спокойно, равномерно продумать сложившуюся ситуацию. И прикинуть некоторые возможные продолжения.

Интрига выглядит очевидной. После того как она сработала и есть время подумать, объяснить уже случившееся.

Софью гложут две страсти: страх, что я выдам её Андрею.

Что он с ней сделает? — Я думаю, что ничего особенного. Посадит в тёмный холодный сырой поруб. До скончания века. Который (её век) кончится, вероятно, ближайшей зимой. Воспаление лёгких в эту эпоху не менее эффективно, чем палаческая секира.

Но ей представляются пытки и муки адовы. Я, в рамках моих представлений о Боголюбском, никаких гарантий дать не могу, она его куда глубже понимает. Может, и права.

Она ищет способ рассорить меня с князем, сделать наши отношения враждебными. Тогда любая его просьба не будет мною выполнена. Можно будет опасаться только меня. А со мной — надеется справиться. Обойти, задурить, глаза отвести, «оседлать»…

Это вторая её страсть: власть. Власть над людьми. Не над землями, полками, имениями, финансовыми потоками… — над конкретными, видимыми ею персонами. Не над толпами трудно различимых смердов и холопов, а над социально и визуально близкими. «Нагнуть» ближнего боярина — удовольствие. Заставить какого-нибудь посадника или воеводу плясать под свою дудку — радость.

Нет, «наука страсти нежной» не была для неё «кином». В смысле: «важнейшим из искусств». Да и не «из млада» присутствовало в ней страсть к «науке кукловода». Не родительский дом был причиной её стремлений, но дом мужа и свёкра — убийцы её отца. Та атмосфера, в которой она росла и взрослела в княжеской семье. То непрерывное давление противоборствующих партий, использующих её для достижения своих, достаточно примитивных, «подлых» целей. Тот цинизм, обман, лживость, с которым она сталкивалась в лице людей внешне уважаемых, почтенных, боголюбивых — заставляли её делать внутренний выбор. Годами. Сотни раз.