В Бирюк - Обмасонивание [СИ]

Обезьяна, свалившаяся с дерева, радуется:

— Были бы мозги — было бы сотрясение. А так — ничего.

Вот именно — «ничего». Одни ощущения.

Я глянул в щель приоткрытой двери. Процесс завершился. Софочка, благодушно отругиваясь, пыталась перевернуться и слезть со стола, обещая присутствующим «следующий раз». Когда и у них вырастет. Я шагнул на порог в предбанник.

— Кончил? (это — десятнику) Кляп. Ей. В грызло. Живо.

— Э-э-э… Но…

— Тебе помочь? Исполнить приказ?

Софочка сообразила быстрее. Сразу завопила, завозилась энергичнее, свалилась со стола. Снова заорала — стукнулась коленкой. Тут и мои «добры молодцы» проснулись. Навалились на неё гурьбой.

— Локти — вязать. На голову — торбу. На тулово — простыню. Живо.

Как же там, в Киеве, Степанида свет Слудовна приговаривала: на ручки, на ножки, на глазки, на ротик… У неё шесть рушничков получалось. Я чего-то забыл?

Софочка лягалась и кусалась. Ей, тайком от меня, хорошенько приложили по почкам. Начальство не увидело, а она успокоилась. Оглянулся в мыльню. Ростислава так и сидела поджав коленки, на лавке. Только глаза огромные смотрят.

— Эту — так же.

Она и не сопротивлялась.

Два увязанных куля под стенкой предбанника. Десяток взволнованных, сгорающих от любопытства юношеских рож. Оделся, затянул портупею.

Подумал.

Ничего не придумал.

Тогда…

— Ты и ты — со мной. Одевайтесь. Теперь — всем…

Как же так сказать, чтобы дошло…

— Того, что здесь было — не было. Запомнили? Не было здесь баб. Никаких. Понятно? Не было игрищ на столе и там, в парилке. Приехали. Погрелись. Помылись. Чуток приняли. Спать пошли. Всё. Кто что иное видел… не увидит более ничего. Из могилы… — света белого не видать. Кто сдуру сболтнёт… спьяну, на исповеди, под пыткой, на смертном одре…

Я переставал контролировать себя. Потрясение, как не раз бывало у меня, переходило в бешенство, в дрожание приподнимающихся губ над чуть выглядывающими кончиками клыков. По-волчьи, по-вампирячьи, по… по «звере-лютски».

Не знаю, что ребятам нынче помстилось. Но история о том, как я учил своего князь-волка хрипы людские рвать… среди народа ходит. Спать лягут — вспомнят. Бог даст — прочувствуют и последуют моему совету. Потому что иначе… умрут. Назвав, предварительно, те уши, в которые болтанули.

Ещё до заката следующего дня, невыспавшихся ребят подняли. И отправили на смену гарнизону на Казанке.

Жаль. Ребята толковые, походом проверенные. Но… уж больно «горячую» новость хватанули.

Десятник уверял, что они, де, ничего, всей душой… вот как бог свят… и вообще…

— Год там отслужите. Потом верну. И благодари господа, что… с головами.

За год один — погиб, один — умер. Двое покалечились, женились, перешли в гражданскую администрацию. Остальные получили повышения. И убыли к новым местам службы. Тема чуть утратила «жаренность», можно было с людьми уже… поспокойнее.

За порогом бани — глухая ночь. «Майскими короткими ночами…». Майская ночь достаточно продолжительна для того, чтобы связать петлю, сунуть в неё голову и выбить из-под своих ног табурет.

Висит Ванечка.

Смерть повешенного длится около трёх минут. Поэтому им руки и связывают. У меня времени чуть больше. И прожить его надо так, чтобы не было мучительно больно. В те последние три минуты…

Мы топали через двор. Софочка мычала, толкалась, пыталась сесть на землю. Пара моих гридней, только что восторженно мечтавших с нею «поласкаться», постепенно зверели и, когда думали, что я не вижу, били её сапогами по босым ногам.

Ростислава в самом начале наступила на подол, слабо завязанная простынка с неё слетала. Теперь, светя в ночной темноте своим белым, недавно намытым и наслаждавшим меня, тельцем, семенила по тропинке, с вывернутыми назад руками, согнутая в три погибели, с торбой на голове, удерживаемая и направляемая моей твёрдой рукой.

Что-то подобное у меня здесь уже было. В «Святой Руси», в Смоленске. Тоже двор, ночь, голая женщина в сходной позиции. Там… была луна и тело побогаче. Радовало. А здесь… загрыз бы.

Топали мы недалеко.

— Здрав будь, Ноготок. Гридни, свободны.

— И тебе здравствовать, Воевода. Давненько бабья не приволакивали. Мои-то молодцы — аж заскучали.

— И ещё поскучают. Этих — в МКС.

МКС — сложившаяся во Всеволжске аббревиатура. Сболтнул Ванечка разок. А оно в народе прижилось. МКС — «место куда сажают». Не возражаю — похоже. У Ноготка так называют подземные одиночные камеры с дополнительной изоляцией. Космос.

— Ага… Режим?

— Вода, еда, одежонка, разговоры — нет.

Прогулки, помывки, больничка, передачки, свиданки, «звонок адвокату»… здесь — только «в интересах следствия».

— Вона как… Долго?

— До особого.

Ноготок внимательно посмотрел на голую, в торбе на голове, Ростиславу, полуголую, в порванной и слезшей простыне, мычащую из-под мешковины, Софию.

— Свихнутся.

— Божья воля.

Появившаяся пара подмастерьев палача ухватила Софью, я, за связанные локти, поднял с колен Ростиславу. И мы потопали.

На верхнем уровне у Ноготка архивы, кое-какие мастерские, комнаты отдыха. На втором — пытошные. Там уже полным ходом идёт процесс — исследуются подробности «восстания жрецов».

Как всегда — не хватает персонала. Особенно — сочетающих знание технических подробностей процесса и языка общения клиента. Так-то кнутом бить — есть кому. А вот спросить…

Минус третий, минус четвёртый… Пришли. Осмотрели.

Чистенько, метено. Пусто. Похоже, как меня в Киеве держали. Параша. Двойные двери. Хоть убейся об них — снаружи не слыхать. Сверху — технический этаж. С некоторыми… свойствами. Людей Бешеного Феди в этих помещениях обрабатывали эфиром, опиатами, акустикой…

Софочка дралась до последнего. Когда сорвали тряпки, вынули кляп, она принялась ругаться. В лучших традициях Степаниды свет Слудовны. Сколько лет прошло, а некоторых выражений я ещё… не вполне.

Вывернули бывшей боярышне, княгине, монахине, расстрижёнке, московско-литовской полонянке, «зам. по всём» в Ипаевом погосте… руки за спину, нагнули. И головой — вперёд. Пинком. В темноту. Похоже — предпоследнюю. Последняя в яме будет. Дверь — стукнула, засов — лязгнул. Потом — вторая.

Пока это происходило, Ростислава стояла у соседней камеры. Как поставили — лицом к стене. Молча, не шевелясь. Торбу с её головы я сам стащил. И кляп вынул. И руки развязал. Стояла совершенно безвольно, не сопротивляясь, никак не реагируя на мои прикосновения. «Выученная беспомощность».

Вот на что я купился! Вот чем она меня приманила! Падлюка! Так-то — смотреть не на что! Да мне любая даст! Да у меня такие раскрасавицы — только ждут! Чем же она меня охмурила?! В ней же ничего нет! Ну, дырка. Так такое же — у половины человечества! Только на Святой Руси — миллиона четыре!