Орсон Петерсен - Работа над ошибкой [litres]

– Нет, не странно. Я вас понимаю. У меня такое бывает.

– Правда?

Татьяна улыбнулась:

– Иногда мне кажется, что все, что я говорю, – скука смертная, никому не нужная белиберда. Дети, как видишь, засыпают на моих уроках.

– Не переживайте из-за этого. Они ничего не понимают.

– Еще как понимают… Ребята хорошие, просто у них сложный период, я думаю. Когда они были пятиклассниками, было чуть легче. Они были еще детьми. С ними было проще договориться. В этом году их как подменили. Это уже не дети, это подростки. Нужно искать другой подход.

Татьяна снова улыбнулась и сделала запись в журнале.

– Вы тоже были подростком. Знаете, что это такое.

– Нынешние подростки другие. Общество меняется, и они меняются вместе с ним. Это неизбежные процессы. Они понимают современные требования лучше, чем мы, взрослые. Они легче подстраиваются под нужды социума. Я рассказываю им о том, что необходимо научиться концентрироваться на чем-то, выбрать дело по сердцу и стремиться к результату, попутно развиваясь. Но, похоже, это уже отжившая концепция. Новое общество требует гибкости, изменчивости, способности быстро реагировать на внешние обстоятельства. Сегодня человек может полностью изменить себя. Изменить внешность и даже пол. Можно омолодиться. Можно побыть троллем или драконом. В играх пока что. Можно быть кем угодно. Почему бы не менять профессию раз в год или заниматься сразу многим. Они как будто не стремятся к самоопределению. Похоже, сейчас это не требуется. «Я» – это не что-то одно, это многое. Вероятно, их модель взаимодействия с миром более выгодна для благополучия. Многие учителя пытаются влиять на подобное поведение, пытаются корректировать его, воспринимая как некое отклонение от нормы. Ломают копья.

Татьяна махнула рукой и улыбнулась в очередной раз.

– Ого! Вы только что помогли мне понять племянника.

– Родиона?

– Да. Вы просто открыли мне глаза.

– Но он все-таки еще не подросток, хотя уже на пороге этого возраста. Он толковый мальчик.

– Вы понимаете их. Я думаю, вы прекрасный педагог.

– Если дети спят на моих уроках, значит, не такой уж и прекрасный. Не могу их заинтересовать, а ведь это музыка. Необязательно становиться музыкантом. Даже просто слушать и понимать – настоящее удовольствие. Но я не в состоянии это донести.

– Ваша задача – помогать ученикам в работе с информацией. Чтобы они могли самостоятельно добывать ее, обрабатывать и делать правильные выводы. Их задача – вникать. Или не вникать. Ваша теория мультипрофильности, назовем ее так, как раз рассчитана на это. Разве нет? Вы предлагаете им выбор. А они сами решают, что им нужно. Научить нельзя. Можно научиться.

– Хорошая отговорка для плохого учителя. Я запомню. Просто… Не знаю. Это же музыка. Оценка за мой предмет в школьном аттестате ни на что не влияет. Наверное. Многие относятся к уроку как к потере времени. Я осознаю это. А мне бы хотелось, чтобы они получали удовольствие, узнавая что-то новое.

– А вы раздайте им инструменты.

– Что?

– Разучите с ними что-нибудь.

– Хм…

Татьяна призадумалась, постукивая кончиком шариковой ручки по подбородку.

– У меня есть учебный план, много теории, но… Считаешь, стоит попробовать?

– Думаю, им понравится.

– Хм… А знаешь, кажется, я могу сделать это, – заключила она, улыбнувшись. – Наверное, даже смогу раздобыть инструменты. Рискну, пожалуй. Странно, что я не сделала этого раньше.

– Нужен был вдохновитель, может быть?

– Скорее всего. Ты меня вдохновил. Так и есть. Прекрасная идея! Нужно будет обсудить ее со Светланой Владиславовной. Думаю, она поддержит.

– Ну вот.

Татьяна взглянула на часы и вернулась к записям. Времянкин понял, что в этот день впервые присутствовал на ее уроке. Он и раньше знал, что Татьяна преподает в школе, но никогда не интересовался ее работой. Эмиль осторожно разглядывал учительницу, пока она делала записи: белая блузка под тонким черным свитером, серая юбка-карандаш и яркие салатово-розовые кроссовки смотрелись на ней элегантно. При этом комплект выдавал в Татьяне бунтарку. Эмиль задумался: «Удивительно. Ей сорок один год, но я вижу ту девочку, с которой общался в юности. Она отлично выглядит. Эти кроссовки… Оптимистка. Она такая. Словно не знает, что жизнь коротка и жестока. Не расстается со своими иллюзиями. Без них совсем ужасно, я понимаю. И горжусь ею. Каждое ее движение достойно быть смыслом жизни – она планета. Земля! А этот балбес, Алексей, расстроил ее. Теперь она грустит. Надо сказать ей что-нибудь подбадривающее. Она приятно пахнет. Надо сказать ей об этом, сделать комплимент. Нет. Не стоит. Это опасная игра. Я знаю эти духи – ее любимый аромат. Он почти не заметен, как будто ее собственный запах. Ей нравилось, когда я замечал их. Она знала, что они нравились и мне. Раньше я мог подойти к ней, взять за руку, обнять, поцеловать. Сейчас все это под строгим табу. Как же хороша моя царица. Нельзя молчать, Миля. Надо говорить. Говори!»

– У вас приятные духи! – нарушил тишину Эмиль.

Татьяна бросила взгляд на мальчика.

– Спасибо за комплимент! – немного смутившись, ответила она и продолжила заполнять журнал. – Я вдруг поняла, что мы говорили о детях в третьем лице. Как будто ты не ребенок. Знаешь, это странно, но у меня ощущение, что я говорю со взрослым человеком. Ты не похож на других детей. Ой, не следовало этого говорить, – усмехнулась Татьяна.

– Почему?

– Такое нельзя говорить ребенку. Это может травмировать.

– Только не меня.

Эмиль понимал, что Татьяне может не понравиться правда о природе его взрослости, правда о его афере и прочие факты из новейшей биографии вундеркинда. «Она не Алена, у которой практически не было выбора, кроме как поддержать старшего брата. Она не тщеславный Ян, который увидел выгоду и стал соучастником. Татьяну это не обрадует», – думал Эмиль. Однако на деле он словно стремился к разоблачению. Шел по тонкому льду.

– Чем же я отличаюсь от других детей?

Татьяна задумалась.

– Ну хорошо. По твоему поведению, по манере общаться и одеваться я заметила, что у тебя есть определенный стиль. Ты способен распределять усилия. Грамотно используешь время. Словарный запас. Все намекает на наличие серьезного жизненного опыта. Что-то такое консервативное есть в тебе. Будто ты родом из другого времени, из другой эпохи.

– Это плохо?

– Ни в коем случае. Поэтому детям и не говорят такое. У них либо плохо, либо хорошо – это данность. У тебя все получается. Так что… Все отлично! Просто ты кажешься таким взрослым. С уже сформировавшейся психикой. В наши дни подростковый период протекает до двадцати с лишним лет.

Татьяна улыбнулась.

– Вы сказали, что понимаете, что я пытаюсь сказать. В музыке. Что же это, по-вашему?