Александр Етоев - Я буду всегда с тобой

– Сколько тебе лет? – спросил Индикоплов.

– Пятьдесят, – сказала Мария.

– Ложись. – Индикоплов кружкой показал на кровать, го́рбящуюся возле стены. – Пятьдесят… Интересно. Расскажу потом приятелям, будет весело. Твоё здоровье! – Лейтенант запрокинул голову и одним махом влил в себя половину содержимого кружки.

Недопитое поставил на стол. Потом долго возился со сложной свой мотнёй, а когда мелкий индикопловский червячок затрепетал на сквозняке кабинета, Мария схватила со стола кружку и, как тогда, в поезде, но только в других масштабах, выплеснула то, что осталось в ней, в морду лейтенанта госбезопасности.

– Да, Всеволод Николаевич, непременно, конечно сделаем. Обязательно примем меры… – Капитан Медведев вытянулся в прямую линию перед аппаратом связи с Москвой. На том конце, который московский, должно быть, молчали, ждали чего-то или, может быть, отвлеклись, поэтому начальник райотдела госбезопасности произнёс предупредительно-вопросительно: – Товарищ Меркулов, как вы смотрите на то, чтобы мы… то есть своими силами?.. – Он не договорил, на другом конце провода, на московском, ему ответили что-то, и капитан Медведев наморщил лоб от досады. – Понял, так точно, старший по операции подполковник Гаранин. – «Плохо, Быкова отстранили». В сердце ему кольнуло. – Усиление из Воркуты и Архангельска? Соломбальские стрелки? Слушаюсь. Активизировать? Так точно, активизируем. Сроку сколько? Два дня? Так точно. На сегодня ситуация? Сложная. Но ничего, справимся. Участники антисоветской организации, действовавшей при Доме ненца, под напором неопровержимых доказательств начали давать показания…

Человек со вздёрнутыми бровями и с рыжеватой чёлкой-вьюнком, похожий на артиста Ильинского, то смешливо, то пугающе въедливо взглядывал на Костю Свежатина, недавнего командира кинобудки. Назвался он фамилией странной – Индикоплов, имя Кузьма, отчества Костя не разобрал. Две бледные звёздочки и бутылочные погоны под ними ничего Косте не говорили.

Когда Костю доставили к Индикоплову, тогда ещё для юноши безымянному, тот стоял возле деревянной скульптуры работы Степана Дмитриевича, которую скульптор сделал для антирелигиозного кабинета, – стоял, раздувая ноздри, видимо принюхивался к чему-то. Почему здесь оказалась скульптура святого Василия Мангазейского, этого Костя не понимал. Он видел эту скульптуру в мастерской у Степана Дмитриевича, потом скульптура переселилась к дяде Вите Калягину, но сюда-то её за что?

Солнце за окном помещения, куда Костю привели на допрос, осветляло бережными мазками бескрестный купол церкви Петра и Павла, парящий над деревянным городом. Лейтенант (две звёздочки на погонах) уже успокоил ноздри и вглядывался в лицо святого, словно ждал, когда тот заговорит. Василий Мангазейский молчал. Молчали купола храма. Молчал Костя. Тикали часы на стене.

Лейтенант посмотрел на Костю, снова ткнулся глазами в первомученика Василия Мангазейского, опять посмотрел на Костю, словно сравнивал дерево и живую плоть, пригладил правый погон, уловил на нём лохматящуюся ворсинку и сжёг её пламенем зажигалки, чтобы не лохматилась впредь.

– Прямо вылитый, – выдавил лейтенант непонятную Косте фразу. – А настроение как? – Вопрос был обращён Константину.

– Сносное, – сказал ему Костя.

Индикоплов кивнул.

– Кино любишь? – спросил Индикоплов.

– Очень, – ответил Костя.

– Я тоже. – Индикоплов снова кивнул. – «Высокую награду» смотрел?

– Конечно, – ответил Костя; глаза его загорелись. – Какой там был самолёт!.. А этот, клоун-шпион, когда он проник на дачу… Я уже думал – всё… Наш лейтенант Михайлов какой всё-таки молодец…

– Садись, Константин Свежатин, в ногах правды нет. – Индикоплов кивнул на стул, стоявший у стола рядом с дверью напротив его места возле окна. Закурил. – А «Ошибка инженера Кочина» тебе нравится?

– Очень нравится. – Костя сел. – Отличный фильм. Двадцать раз его смотрел, даже больше.

– Двадцать? – удивился лейтенант Индикоплов, выпуская из папиросы дым. – Ах, ну да, ты же в кинобудке работал. А «Эскадрилья номер пять» тебе как?

– Мне всё про подвиги нравится. «Истребители», «Семеро смелых», «Комендант Птичьего острова»… И ещё… «Золотой ключик».

– «Ключик»? – Индикоплов хихикнул, быстро стёр улыбку с лица, сунул лицо под мышку, вдохнул чего-то бодрящего и резко переменил тон. Враз он стал другим Индикопловым. – Скажи, Константин Игоревич, что тебя связывало, Константин Игоревич, со Степаном Рзой? А, Константин Игоревич?

Костю на его памяти называли по имени-отчеству, может быть, раза три – и то не всерьёз, а в шутку. Мама называла, отец. Степан Дмитриевич называл в Салехарде. Хотя нет, когда из блокады он выбирался на северных поездах, на станциях, когда их принимали – полумёртвых, бывало и мёртвых, – кажется, называли. Но чтобы вот так, очередью, такого Костя ещё не слышал. Он уткнулся лицом в колени.

– Лицо не прячь, в глаза мне смотри, киномеханик липовый. «Ключик золотой» тебе нравится, говоришь? – Голос лейтенанта стал хрипл, словно он наглотался льда или чего-то поледенее. – Слушай и вспоминай: Рза Степан Дмитриевич, проживавший в Доме ненца с сентября тысяча девятьсот сорок второго года по конец июня нынешнего, тысяча девятьсот сорок третьего, а? Вспоминай, а? Когда он тебя завербовал, а? В немецкие шпионы, а? В блокаде, говоришь, был, а?.. Или ошивался по нашим тылам, вынюхивал для фашистских шакалов, куда им бомбы на нас бросать, а? А? А-а-а?!!

Костя смотрел сначала на человека, его допрашивающего, как на товарища Бывалова, начальника Управления мелкой кустарной промышленности города Мелководска из комедии «Волга, Волга», после фильма «Чапаев», наверное, самого Костиного любимого, только вот смеяться не хотелось ему совсем, плакать хотелось.

Он не заплакал.

Индикоплов бросил недокуренную папиросу через стол Косте под ноги.

Костя вспомнил блокадную улицу Рубинштейна злой зимой начала сорок второго года, слепящие костры на снегу от фашистских зажигательных бомб, бегающие по небу лучи прожекторов ПВО… Им тогда было весело в компании соседских мальчишек под свист, шипение, страшный грохот небесный пинать валенками, топтать подошвами, забрасывать песком из ведёрка эти жаркие подарки от фрицев. Соревновались, кто больше зажигалок погасит, носили у пояса на веревке алюминиевые хвосты стабилизаторов, гордились малой своей победой…

Костя наступил на окурок, втёр его в грязный пол. В глазах у него потемнело, как в кинозале, когда рвётся плёнка, но ещё не включили свет.

– Это ты фашист, а не я, – сказал лейтенанту Костя. – Это ты, я знаю, маму и папу моих убил… Ты сигналы подавал световые, когда фашисты бомбили мой Ленинград… Ты хлеб жрал, когда люди подыхали от голода…