Александр Етоев - Я буду всегда с тобой

Индикоплов вытаращил глаза, его брови упали вдруг низко-низко, над скулами проступили пятна, зелёно-сиреневые, как на трупе, и лейтенант пугливо заговорил:

– Какой такой Ленинград, не был я ни в каком Ленинграде, я в Саратове был, в Саратове, у меня свидетели есть…

Чёрные клубы в глазах юноши преобразились в вихрящиеся круги, в какие-то непролазные за́росли из фильма про восставшую Индию, всё это крутилось, летело, и Костя выкрикнул не своим голосом:

– Индикоплов, а, Индикоплов?

– Я, – сказал Индикоплов.

– А иди-ка ты, Индикоплов, в Индию, откуда пришёл!

– Идю. – Лейтенант кивнул и исчез, проглоченный нервным вихрем.

Дальше Костя уже ничего не помнил. Только взгляд Василия Мангазейского, первомученика, умный, странный и чуть растерянный.

В СИЗО, а по-простому в кубы́рке – так называли местные здешний следственный изолятор, маленький глухой флигелёк, пристроенный к главному (по важности) после зданий окрисполкома и райкома ВКП(б) зданию по улице Республики, дом такой-то, – подозреваемый Константин Свежатин, блокадная сирота пятнадцати лет от роду, существовал уже четвёртые сутки. Люди здесь не задерживались – кого-то прописывали навечно в вечную циркумполярную мерзлоту (отвозили на полигон за Скважинкой), кого-то перемещали севернее, хотя вроде бы севернее Ямала было перемещаться некуда, некоторых освобождали, но это редко.

Костя лежал в кубырке на голой железной койке, прикрученной болтами к стене. Туман, в котором он пребывал после общения с Индикопловым, то густо облеплял голову, и тогда становилось тошно, то рассеивался, жижел. Ныли синяки от ударов, особенно кровавый, под глазом, но на них он не обращал внимания.

– Костька, – раздалось в ухе, будто бы из глубины головы.

Костя отмахнулся от призрака, но голос повторился опять:

– Костька, вставай! Ата́нда! Дуем скорей отсюда! Я рыбьего газа им напустил.

Костя разлепил веки, подумал, что ему снится.

Ему не снилось.

Ванька Майзель, его шебутной приятель, тормошил и шептал в ухо:

– Вставай, вставай, уходим скорей, давай уже. Папаню моего тоже арестовали, гниды. Вставай, ну, не лежи! Надо уходить, сдохнешь. Давай, дурак, подымайся! – Ванька бил его ладонями по щекам – не сильно, но ощущаемо. – Проснулся? Подымайся, уходим!

– Куда? – спросил Костя Ваньку.

– Куда, куда! На Гору! Куда ещё-то. Рыбу только на стене нарисую, чтобы к твоему Индикоплову она по ночам ходила и ела его сволочное мясо, пока не сдохнет.

Тучи сгущались над Циркумполярьем. Пришла весть, что командир немецкой подводной лодки среднего класса «Бремер-Вулкан» Ганс Кюхельгартен-младший, знаменитый ас кригсмарине, отличившийся в северных водах победой над несколькими конвоями, заявил ультимативно и дерзко, что Русский Север будет повержен в ближайшие две недели. Это он потопил «Нацменку».

Разведка ГРУ сообщила, что с захваченных противником территорий, а именно с аэродромов Сещинского и Ташинского, готовятся к операции бомбардировщики Do-217 и He-111, имеющие зону охвата до двух тысяч километров по дальности за счёт подвески дополнительных баков с топливом. Кроме них, предполагается использовать четырёхмоторные самолёты FW-200 и Ju-200, обладающие радиусом действия свыше двух тысяч километров. Этим люфтваффе хочет преподать нам урок: мол, если мы, Советский Союз, побеждаем на земле, то она, Германия, побеждает в воздухе.

То есть следует вывод: опасности подвергается весь наш советский Север, несмотря на поражение немцев на всех основных фронтах.

Медведев вызвал дежурного. Рожа была знакома, но с фамилией он был не в ладах.

– Захле́бушкин? Захлебу́шкин? Ударение на «е»? На «у»?

– Так точно, товарищ капитан!

– Что «так точно»? На что ударение?

– Как поставите, так и будет.

– Это правильно, товарищ Захлебушкин. Лейтенанта Индикоплова ко мне срочно.

– Умер, товарищ капитан. В камере нашли мёртвого.

– Как так мёртвого? Почему мёртвого?

– Сердечный приступ, лопнул сердечный нерв.

– Лопнул? А почему в камере? В камере, я спрашиваю, почему?!!

– Никак нет, товарищ капитан. Почему в камере, я не знаю.

– Кто в камеру его запер? Зачем?!!

– Сам он вроде туда зашёл, незапертый. Там и умер, лопнул сердечный нерв. Фельдшер знает, он ему анпутацию делал.

– «Анпутацию», говоришь, делал? – Начальник Ямальского райотдела Министерства госбезопасности вместо того, чтобы дать Захле́бушкину/Захлебу́шкину по хлебалу, хлопнул его дружески по плечу. – А кто в камере проживал, знаешь?

– Рыба там какая-то проживала. Ёрш.

– Ёрш. – Медведев кивнул и показал дежурившему на лампу, освещавшую служебное помещение. – Смотри туда, не моргай. На счёт «три» моргай… – И когда Захле́бушкин/Захлебу́шкин уставился глазами на электричество, саданул его кулаком в невидимое под форменным обмундированием солнечное сплетение.

А потом, когда поверженный мыкнул что-то на языке боли, лёжа между стульями на полу, запел на музыку Дунаевского слова Лебедева-Кумача:

Захлебушкин шевельнулся смирно, и капитан МГБ Медведев сказал ему, подняв палец вверх:

– Это тебе не ёрш. Это «комсомольское племя», как сказал Иосиф Виссарионович Сталин в «Приветствии ленинскому комсомолу», газета «Правда» от двадцать восьмого октября тысяча девятьсот двадцать восьмого года. Повтори, лёжа.

– Газета «Правда» от двадцать восьмого октября тысяча девятьсот двадцать восьмого года, – повторил Захлебушкин, лёжа.

– Умница, – сказал капитан Медведев, – понимаешь, когда хочешь понять. А теперь иди и доставь мне сюда лейтенанта Индикоплова. Мёртвого.

Царь и бог всея циркумполярной земли, командир дивизии НКВД особого назначения, Герой Советского Союза и Социалистического Труда, кавалер орденов Ленина и прочая, и прочая, начальник лагеря особого назначения генерал-лейтенант Тимофей Васильевич Дымобыков запил.

Бывало с ним такое и раньше, по причине и без причин, суровая обстановка обязывала, но на этот раз причина была болезненная. Иголка в сердце, которую вонзил в него Завенягин, отравила Тимофея Васильевича своей ядовитой ржавчиной, и было ему теперь наплевать и на футбольный матч, на ноги поднявший весь лагерь, и на областное начальство, долбившее его последние дни из-за этой чёртовой мандалады, и вообще наплевать на всё, что выходило за пределы пространства его личной поселковой жилплощади.

Барачное жильё Дымобыкова располагалось в центре посёлка, как раз напротив здания клуба, в котором шли приготовления к празднику. С другого конца барака жил семейно капитан Шилкин, заведующий лагерной бухгалтерией, собутыльник и товарищ комдива.