Эдуард Веркин - Звездолет с перебитым крылом [litres]

Котов умный. У него отец инженер, мама бухгалтер, и сам Котов считать умеет. И думать.

– Нечего узнавать, – повторил Котов. – Дайте людям покоя.

Котов умный, Котов прав. Чего мы взбесились, на самом деле не надо лезть, пусть отдыхают, не деревенщина мы, точно.

– Хорошо, – сказал я. – Ты к Геннадию Ивановичу тогда, а я тоже побегу, мы встретиться договорились…

– С кем?

– С ними. С Анной и братом ее.

– А, понятно…

Я вернул фотографии Котову, направился к выходу.

– Вадим, – позвал Котов.

– Что? – обернулся я.

– Не знаю… – Котов поморщился. – Ты думаешь, я вчера струсил?

Он подошел поближе. Я не ответил. Потому что именно так я и думал.

– Я не струсил, – сказал Котов негромко. – Понимаешь, я не струсил, я вдруг увидел…

Он оглянулся на кухню, где его мама мыла посуду.

– Этот пацан… – Котов зашептал. – Этот… Марк его зовут, значит…. Он был готов меня убить. Точно тебе говорю.

Марк сидел на мосту на перилах, рядом с ним стояла трехлитровая банка с томатным соком. Банка открытая, и сока в ней болталось на две трети, а лицо у Марка было красное и осоловелое, видимо, сока напился.

Анна сидела на бревне рядом и ела сухие печенья из газетного пакета. Я ненавидел такие печенья, пухлые, квадратные, не сладкие и не соленые, никакие, но в нашем магазине только такие продавались, да еще «Чайное» иногда. Даже «Чайное» лучше, чем такое, не говоря уж об овсяном. Но Анна эти печенья ела с удовольствием. Сидела и ела, соком томатным иногда запивала.

Интересно, они что, всегда едят? Я одного такого человека знаю, Лёнюшку Зотова. Он тоже всегда ест, а когда съедает все у себя дома, идет по соседям, но соседям он давным-давно надоел, они его не пускают. Лёнюшка пьяница, денег у него нет, и он приучился питаться всем подряд, что только встретится: иргой, клевером, щавелем, горошком из акации, ворованной морковью. Как его ни увидишь, он все время жрет, а при этом худой.

Анна и Марк тоже тощие, но не как Лёнюшка. Лёнюшка гнилой, видно, что ткни и посыплется, а эти другие. Собранные. Тот же Марк тощий, а из стеклянной банки пьет, как из стакана. То есть он ее одной рукой за горлышко берет и пьет. А внутри сока три литра.

Фехтованием, наверное, занимается. У нас в классе Тельнов на фехтование ходит, так его на руках никто положить не может, пусть хоть старшеклассники пробуют – кисти железные.

– Много томатного сока пить вредно, – сказал я Марку. – Может живот заболеть.

– Да мы чуть, – ответил Марк. – Банку. Вчера сливового выпили, очень-очень, пока голова не заболела. А березовый? Ань, березовый да?

– Как бы да, – кивнула Анна через печенье. – Мне виноградный еще.

– Виноградный и мне еще, – кивнул Марк.

– Ты с виноградного уснул, как ежик.

– Да с виноградного любой уснет, – Марк отхлебнул томатного. – Скажите?

Он посмотрел на Дюшку.

– Я от меда засыпаю, – сообщил Дюшка. – А от сока не засыпаю.

– А я от сметаны сплю, – сказал я. – И от сгущенки, если полбанки навернуть.

– А можно сгущенку найти? – Марк поставил на перила банку. – Можно?

У нас три банки в погребе за огурцами солеными спрятаны, но это на Новый год – мама их сварит и сделает «Муравейник», как раз и грецких орехов пришлют. Я люблю «Муравейник», особенно если его не из печенья сделать, а из сухарей, а еще лучше из коржиков.

– Я могу достать, – тут же сказал Дюшка. – У отца могу попросить, он найдет. Но не сразу, неделю надо подождать.

Ладно, подумал я. Одну можно. Конечно, ругаться начнут, но перед Новым годом вряд ли сильно, скажу, что очень захотелось, вот и съел. Там еще две банки концентрированного молока есть, но я его не люблю.

– У меня есть сгущенка, – зевнул я. – Как раз лишняя банка.

Марк сразу на меня уставился, и Анна тоже.

– Реально? – спросил Марк.

– Что? – не понял я.

– Банка есть?

– Есть. Лежит, ржавеет. Я принесу. Чаю попьем.

– Чаю попьем, – повторила Анна. – Я сушки купила.

– Я люблю сушки, – тут же заявил Дюшка. – Я могу дома взять сушки…

Дюшка заглянул ей в глаза.

– Приходите вечером, – пригласила Анна. – Мы сегодня суп варить будем.

– Какой? – сразу же спросил Дюшка.

– Суп. Мы пойдем.

Марк надел на банку капроновую крышку, убрал в рюкзак. Вторую взял под мышку.

– Приходите, – повторила Анна. – Обязательно.

– Придем, – заверил Дюшка. – Обязательно.

Они двинулись по мосту на другой берег, спустились по насыпи, пропали за кустами.

– Пойдем за сгущенкой, – предложил я.

– Не, я тут посижу, – сказал Дюшка. – Где-нибудь…

– Домой тогда сходи, – посоветовал я. – Времени много еще…

– А ну, – Дюшка отмахнулся. – Загонят еще. И там папаша с рыбалки… Ты, когда обратно пойдешь, на мосту постой, я тебя увижу.

– Ладно.

Я побежал домой.

Дома меня ничем особым не стали нагружать, мама велела картошки начистить, да крыльцо голиком подмести. Ерунда. Картошку я быстро почистил, а крыльцо вообще не стал мести, для виду чиркнул пару раз, чтобы следы остались. Затем потихоньку вышел на огород. У нас погреб не дома, а в картофельнике, как раз под вишнями. Яма глубокая, там в самую жаркую жару прохладно, правда, пахнет сыростью, а по кирпичным стенам свисает мягкая белоснежная плесень.

В погребе у нас как обычно: картошка, морковь, лук и свекла, ну и заготовки разные, огурцы соленые и маринованные, помидоры, тушенка – двадцать больших промасленных банок, завернутых в газету, – наш стратегический запас. А еще ведерные бутыли с макаронами и с крупами. Все, как полагается. А в самом низу погреба заглушка трубы, а сама труба на пятнадцать метров вниз уходит. Артезианская скважина. При случае атомной войны на ней можно продержаться. Год-другой.

Сгущенка и концентрированное молоко спрятаны за огурцами. То есть не то чтобы очень спрятаны, просто не стоят на виду. Это как бы намекает на то, что брать их не стоит.

Я просунул руку между холодным стеклом и наткнулся на железо. Сначала вытащил концентрированное. В готовом виде оно так, не очень, а вот если размешать с сахаром и с какао и хорошенько растереть, а потом на ночь в морозильник, то получается вполне себе нормальное мороженое, не хуже, чем из сухого. Следующая банка была сгущенка, стряхнул пыль и убрал ее под рубашку.

Вылез из погреба. Пообедал борщом. Послонялся по дому для виду, колеса на велике подкачал, цепь подтянул и смазал. Под яблоней повалялся, земляники поел, посмотрел на тлю. На смородине развелось тли, и теперь в земле суетились муравьи, которые эту тлю угнетали, интересно наблюдать. Не люблю природу, в ней все глупо и жестоко, все друг друга жрут и от этого довольны. И никак их не переубедишь.

Потом побежал обратно на мост. Сгущенку в сумку из-под противогаза засунул, у меня донки в ней лежат.