Эдуард Веркин - Звездолет с перебитым крылом [litres]

У меня чешутся глаза. Это чрезвычайно неприятно, но спасения от этого нет. Капли не помогают, лед не помогает, если подтянуть веки ко лбу липучкой – получше.

У Ярса ноют зубы. Поэтому Ярс использует термофольгу. Это смешно, но его, кажется, выручает. Перед тем как запустить сканер, он надевает шлем из фольги наподобие древнегреческого, закрывающего зубы, хорошо, что никто его не видит в этом шлеме. Мне это представляется странным, этот шлем из фольги выглядит нелепо, но Ярс уверяет, что раньше все так ходили, у него есть фотография его прадедушки в таком шлеме и на черном коне.

У Лютера волосы. В том смысле, что волосы становятся дыбом и искрятся, особенно в полумраке.

Ярослав вывел сканер на максимальный уровень, перед фонарем зажглась и стала расширяться объемная сфера, голографический пузырь модели пространства увеличивался с каждым пульсом сканера. Впрочем, он был пуст, ни одного объекта больше апельсина, космос.

– Никого… – Лютер почесал подбородок. – Пустота…

Ярс пробормотал что-то неразборчивое, стащил с головы шлем из фольги и смонтировал шлем управления. Я подумал, что шлем из фольги может помочь от глазной чесотки, и надел его. Волосы у Лютера растопырились еще сильнее, он стал похож на весенний одуванчик.

– Сканер выбрал восемьдесят процентов энергии, – сообщил Лютер.

Ярослав промолчал. Космос был пуст, единственная точка в объеме пространства – это мы, «Улисс», искра на границе объема.

Фольговый шлем, кажется, помогал, глаза чесались меньше.

– Девяносто процентов, – сообщил Лютер.

Границы пространства расширились еще немного. Еще несколько секунд, и сканер отключится, и если…

– Вот он! – воскликнул Ярослав. – Вижу! Вижу!

И указал пальцем. Прямо по курсу «Улисса» на противоположной стороне голографического пузыря горела точка. Объект. Нашли.

– Нашли… – удивленно протянул Лютер.

– Нашли! – Ярослав торжествующе хрустнул кулаком. – Да! Мы первые!

– Все вторые – дураки! – подхватил Лютер.

– Будь первым!

– Будь первым!

И так они довольно беззастенчиво радовались почти минуту. Стучали друг друга по плечам, придумывали обидные прозвища для Тыквера, которому надо привыкать к секундо нумеро, смеялись покровительственным смехом. Думаю, следующим шагом был бы «Гимн Космодесанта», судя по лицу Лютера, он как раз собирался это совершить, так что я решил благоразумно остановить этот триумфальный пикник.

– Может, все-таки стоит поспешить? – спросил я. – Чего тянуть? Раз уж прилетели…

Лютер громко подавился гимном, Ярс разочарованно выдохнул.

– Летают цапли, – поправил Ярс. – Мы ходим.

– Летают зяблики, – поправил Лютер. – Мы преодолеваем пространство.

И снова ударили по рукам.

– Но все равно я думаю, что лучше… Проложить курс.

– Макс прав, – сказал Лютер. – Нам все-таки стоит проложить курс.

Лютер сделал пальцами, словно расстригая ножницами бумажный лист.

– Проложить курс к Объекту, – приказал Ярослав.

– Прокладываю курс, – повторила Мими.

И тут же от нашего корабля к Объекту протянулась косая пунктирная линия.

– Ты только посмотри – какие непростительные попугайцы! – произнес ехидный голос Тыквера.

Тыквер и его товарищи засмеялись, кажется, кто-то из них тоже тренировал сценический смех.

Я почувствовал, как под шлемом из фольги у меня вспыхнули уши, и с ужасом поглядел налево. Над пультом висели голографический Тыквер и его два лучших друга – Антон Цэ и Олег Некто, фамилию его я каждый раз забываю, нос у него, как неваляшка.

Думаю, это было да. Ярс в сенсорном шлеме и похож на заблудившегося слона, я в дедовской ушанке из фольги и похож… так сразу и не сказать, у Лютера голова-одуванчик.

– Орбитальные макакцы, – сказал Антон Цэ. – Позорное посмешище.

– Прискорбное позорище, – сказал Тыквер.

Тыквер и его товарищи засмеялись.

– Мне кажется, у них приступ звездного слабоумия, – сказал Некто. – Я говорил, их дальше орбиты Марса нельзя пускать, они позорят Академию на всю Систему…

– Да у них обычное слабоумие…

– Конец связи! – рявкнул Ярс.

Тыквер и компания исчезли, оставив на несколько мгновений в воздухе зернистое белое эхо.

– Курс проложен, – сообщила Мими. – Цель будет достигнута через семнадцать минут после выхода двигателей на пиковую мощность.

– Пиковая мощность. – Ярослав разогнал призрак Тыквера взмахом ладони.

– Пиковая мощность, – повторила Мими.

Двигатели загудели чуть натужнее. Ярослав стал устраиваться поудобнее в ложементе, оглянулся на нас.

– Что ждем, десантники? В грузовой отсек, затем в шлюз! Через семнадцать минут высадка!

Лютер немедленно исчез, видимо, в отсек.

– А ты чего ждешь? – обернулся Ярослав. – Лети в отсек!

Лети в отсек, красиво звучит.

– А я зачем? – не понял я. – Я же не десантник…

– Ты свидетель, – ответил Ярослав.

– Я? Впередсмотрящий может…

– Свидетель-свидетель, – отмахнулся Ярс. – Понимаешь, надо, чтобы кто-то видел работу с Объектом, а то Тыквер потом будет врать, что они первые… Не тяни, Макс, уже пятнадцать минут осталось!

Спорить было бессмысленно, я отправился в грузовой отсек.

Лютер вовсю готовился к миссии, надел скафандр, задействовал невесомость и теперь порхал над новеньким блестящим энергоблоком, обрывая вакуумную фольгу – материал для новых Ярса головных уборов.

– Входи в скафандр! – буркнул сосредоточенный Лютер. – Времени нет почти…

– А где…

– В шлюзе! В шлюзе скафандры!

Ненавижу невесомость. Особенно когда в этой невесомости надо вворачиваться в скафандр. Я, конечно, сдавал норматив и в полторы минуты кое-как укладываюсь, но… Надоела мне невесомость за этот рейд. Но все равно, в полет отправился – будь готов подчиняться. Поэтому я поспешил в шлюз, забрался в скаф-бокс и по-быстренькому впрыгнул в оранжевый костюм «Пустельга» для работы в открытом космосе.

– Макс! – крикнул Лютер. – Скорей давай!

– Иду… – буркнул я.

– Эй, в шлюзе! – позвал Ярослав. – Опускаю рампу, ухватитесь там за что…

Я тут же ухватился за что-то, не знаю, подвернулось под руку.

– Шлюзование, – сообщила Мими. – Давление стабилизировано.

– Макс! – в голосе Лютера прозвучал восторг. – Ты только посмотри!

Я выбрался из бокса в шлюзовой отсек.

Это я не люблю еще больше невесомости – открытый космос. Лютер сидел на самом краю аппарели, свесив ноги в бездну, и от одного этого вида мне захотелось привязать себя к чему-нибудь покрепче. К мачте. Мачту мне, сейчас сирены в ушах завоют. Те, что сначала поют серенады, потом вырывают печень.

Лютер болтал ногами в пустоте, а вокруг был день.

Ночь сменяется днем за несколько секунд, один вздох, один взмах крыльев – и свет. Предсказать продолжительность фаз света и тьмы невозможно, порой тьма скоротечна, а день, напротив, долог, и космос сияет на протяжении нескольких бортовых суток, «Улисс» словно плывет по живому сияющему морю, и я, глядя на пылающие фермы форштевня, каждый раз ожидаю увидеть горбатые дельфиньи спины.