Эдуард Веркин - Звездолет с перебитым крылом [litres]

– Не сердись, Макс, – улыбнулся Ярослав. – Это традиция. Если ты первый раз в дальнем космосе и разменял первую тысячу астрономических единиц, ты должен пройти процедуру посвящения!

– Мы выбирали из двух сценариев, – ухмыльнулся Лютер. – «Прострел», или «Потеряшка». Я, как десантник, склонялся именно к «Потеряшке», но Ярс был против, все-таки он…

– «Потеряшка» – это для староходов, – приосанился Ярослав.

Надо полагать, с «Прострелом» я ознакомился, боюсь представить, что из себя представляет «Потеряшка».

– Теперь можешь набить наколку, – кивнул Лютер. – Я запрограммирую ремонтного бота.

– Спасибо, у меня уже есть синяки, – ответил я. – Спокойного ускорения.

Я отправился в жилой отсек. За моей спиной довольно хыхыкали космопроходцы, потом Лютер, торжественно фальшивя, заскрежетал «Гимн Космодесанта».

Жилой отсек рассчитан на шесть капсул, расположенных диагонально, как каморы в револьверном барабане, три на консервации, в остальных живем мы. Моя № 4. Я подпрыгнул, подтянулся и забрался в свою капсулу. За домкрат и пробоину я, конечно, злился, но не очень сильно – про такие традиции я слыхивал, пространство есть пространство, это вам не Земля.

Я вытянулся и полежал некоторое время с закрытыми глазами. Спать особенно не хотелось, многочисленные синяки, ссадины и вправленный вывих мизинца ныли и сну не способствовали. Кроме того, казалось, что до меня сквозь капсулу доносится бодренький «Гимн Космодесанта», причем его обреченно подпевает уже и Ярослав.

Поворочавшись, я достал книжку П. Ф. Стручкова «Дни войны с грядущим» и стал читать с удовольствием. Я люблю историю, особенно Новейшую, особенно про Переход, про эти великие три послевоенных года, когда старый мир с неожиданным облегчением сложился, сдулся и потихонечку отступил и ушел, уступил место новому и нашему. Про это много написано, но Стручков рассказывает историю несколько по-другому, обычно историографы Перехода придерживаются модели «сверхновой» – весь топливный запас старого мира, все его силы, люди, философии и экономики, весь его унылый опыт и вековая мудрость – все это выгорело в годы войны, и мир замер в испуганной тишине, после чего начал обваливаться сам в себя, как старая звезда, и через мгновение на его месте вспыхнул ослепительно-ясный и новый мир, в котором мы живем. Стручков в целом не спорил со «сверхновой», но полагал, что у Перехода были свои архитекторы – люди, которые в хаосе распада удержали человечество на краю. Светильники во тьме. Историософию «светильников» Стручков разбирал на нескольких примерах: на примере погибшего в последние месяцы войны и так и оставшегося неизвестным ученого, определившего основные принципы холодной сверхгенерации и построившего первую действующую модель универсального компенсатора инерции; на примере Эрнеста Томского, ветерана войны и создателя новой педагогики; на примерах инженеров и хранителей…

Я уснул. Мне снился космос.

В невесомости плохо спится. Искусственная гравитация обманывает мышцы, сухожилия, желудок, обманывает вестибулярный аппарат, мозг она обмануть не может. И мне снятся полеты. Скольжение сквозь пустоту, вечный полет к неясной цели, спрятанной за пределами самых достижимых границ, сквозь холод звездного ветра и жар звездных колыбелей.

Я, кстати, спрашивал у Лютера и Ярса по поводу снов, так они люди тренированные, они снов не видят, не всем везет под лунным светом.

Чем плох полет во сне, когда он заканчивается, ты наверняка просыпаешься, причем с ощущением падения.

Я проснулся. Судя по хронометру, проспал двадцать семь минут. Сон сбился, и теперь я знал, что буду мучиться часа два, пока не засну снова. Придется травиться электросном, его я не люблю, в электросне снятся электрические скаты.

– Электросон, – сказал я. – Стандартный вариант. Даю отсчет. Восемь, семь, шесть…

На четырех я заснул электросном, и мне приснились многочисленные электроскаты и несколько электрических угрей.

Проснулся ровно через восемь часов, открыл глаза. Все вроде в порядке, гравитация присутствовала, воздух свежий, двигатель гудит. Хотя это тоже иллюзия, двигатели не гудят, гудит у нас только сканер. Но человеку трудно воспринимать полет без звука, поэтому корабль наполнен гулом и легкой вибрацией. Я выбрался из капсулы и отправился гулять по кораблю. Погулять – это так называется, разгуляться на «Улиссе» особо негде – тридцать метров в одну сторону, тридцать в другую, сначала решил заглянуть на мостик.

Ярослав постыдно дрых в ложементе, положив ноги на пульт, в классической позе знатного и прожженного космопроходца, не хватало бластера и зеленой пупырчатой и пучеглазой жабы с оранжевым языком – бластер за поясом, жаба на плече.

Впрочем, Ярослав спал не совсем без пользы – левая его рука была погружена в самодельное устройство, напоминавшее перчатку от венерианского экзокостюма. Перчатка периодически вздрагивала и начинала сжиматься в кулак, на предплечье Ярса проступали мышцы. Ярослав упражнял руку во сне.

Это тоже хобби. У всех космонавтов в обязательном порядке имеется хобби – для релаксации, в Академии Циолковского, кажется, есть спецкурс, на котором будущие звездоплаватели выбирают себе занятия. Я однажды посетил ради интереса, не пожалел. Пришел старик, на протяжении тридцати лет он в хаотическом порядке выписывал из всех попавшихся книг семнадцатую букву семнадцатой строчки семнадцатой страницы и добился результатов – ему удалось составить предложение «Роптать в Монтане больше…», в следующие сорок лет он собирался это предложение закончить. Пришла женщина, она увлекалась заточкой ножей и достигла в этом совершенства, сумев снять стружку толщиной в несколько микронов. Заглянул паренек лет двенадцати, он сказал, что мастер свиста, ходил между рядами слушателей и достаточно нескладно свистел. Сначала никто не мог понять его хобби, а потом в его карманах появились конфеты, перепелиные яйца, серебряные ложки. Оказалось, что он тифер – мастер по отвлечению внимания, этим искусством мальчишка владел настолько виртуозно, что умудрился подбросить в карманы некоторых целые яблоки.

Лютер конструирует из подручных средств необычные музыкальные инструменты, Ярослав упражняет руки, тренирует каждый палец, и пальцы у него железные, он может на них вполне стоять. У меня нет увлечений, что, безусловно, печально. И стыдно, потому что человек без идеи и увлечений… как мотылек в ночи. Перед кораблем ночь, она разливалась по фонарю густыми чернилами, через которые не просвечивали и самые яркие звезды, за кормой…

Я обещал не оглядываться. Это нелегко – не оглядываться тысячу астрономических единиц, но я удержался. Только вперед. Не то чтобы я верил в приметы, хотя… Солнечный ветер уже почти не жжет лопатки, с каждым днем мы все глубже погружаемся в пространство, Солнце давно просто яркая звезда размером в половину куриного желтка. Пустота. Здесь приметы уже не кажутся смешными, здесь начинаешь верить в Атомную Соню, и фигурка Бортового Деда, сплетенная Лютером из проволоки и припаянная к навигационному блоку, не выглядит нелепо.