Сергей Кузнецов - Живые и взрослые [трилогия]

Юрий Устинович снимает очки – и взгляд Марины встречается с его мертвящим, ледяным взглядом.

– Что, если нам, так сказать, сыграть на опережение? – говорит Ищеев и снова улыбается.

На сей раз улыбка у него вполне настоящая: холодная и безжизненная, как и глаза.

Ника залезает на верхнюю полку и отворачивается к стене. Она злится, что согласилась поехать, злится, что с самого начала не смогла переубедить Марину. Нет, не надо было идти в Учреждение, Ника им не доверяла и не доверяет. Что там они наговорили? Сыграть на опережение? Поехать всем четверым на Белое море и там выманить Орлока из глубинных миров, чтобы учрежденцы захватили его врасплох и уничтожили?

Ерунда! Ника в это не верит ни на йоту. Она так Марине и сказала: мол, Ищеев наверняка просто хочет выманить Орлока, получить какой-нибудь садистский аппарат, заключить тактический союз, придумать очередную мерзость, как это водится за Учреждением и Конторой.

Марина, конечно, возражала, что Контора и Учреждение совместно контролируют Границу, ну и Орлок, который хочет Границу разрушить, – их враг, и они хотят его уничтожить не меньше, чем мы! Кому нужно, доказывала Марина друзьям, чтоб Орлок развязал новую войну? Те, у кого власть, хотят сохранять статус-кво, война не нужна ни Конторе, ни Учреждению… И, главное, чтобы остановить Орлока, можно объединиться даже с Юрием Устиновичем, которого, добавила Марина, я и сама терпеть не могу.

Что поделать, трудно, когда твоя подруга учится в Академии. Но к этому было время привыкнуть, а вот когда выяснилось, что Гошина мама тоже работает на Учреждение, – вот тут Ника просто обалдела.

Гоша и сам узнал всего неделю назад и сразу прибежал к Нике.

– Помнишь, несколько лет назад моих родителей снова взяли заниматься наукой? – спросил он. – Мы еще так радовались, что папа не будет больше работать на конвейере, а мама – на швейной фабрике? Они еще сказали, что продолжат свои исследования в новом НСИ, научно-секретном институте? Так вот, оказалось, они напрямую подчиняются Учреждению, и Маринин дядя – куратор маминой лаборатории!

– Они же тебе говорили, что занимаются тем же, чем и раньше! – воскликнула Ника. – Я думала, практической этнографией.

– Нет-нет, мама мне сегодня все объяснила! Они по-прежнему изучают, как можно разрушить Границу, а потом придумывают, как этому противостоять. Она сказала: раньше мы придумывали яд, а теперь – противоядие.

Ника только вздохнула. Она и так злилась, что Гошина мама отказалась от мечты об Открытом Мире – но укреплять Границу? Что может быть хуже?

Хуже было, что Евгению Георгиевну послали на Белое море вместе со всеми. Ну понятно: решили собрать в бифуркационной точке всех, кто был там пять лет назад. До этого Ника еще надеялась, уговорить Гошу остаться и сорвать ищеевский план, но теперь, когда Гошина мама тоже должна ехать, Гоша ни за что не откажется. Ну, а где Гоша – там и Ника.

Вот и пришлось согласиться, вот и лежит она на верхней полке и злится, что Гоша с мамой едут отдельно, а она, Ника, в одном купе с Мариной, ее дядей и Лёвой – при том, что Ника терпеть не может дядю Колю! К тому же, после ухода тети Светы она привыкла жить одна, а тут весь день приходится разговаривать и улыбаться. Вот она и прячется на верхней полке, но мешают разговоры соседей – никак не удается сконцентрироваться, а без концентрации – прощай, ежедневная практика фридыха! Брахо Иван говорит: один день пропустишь – три потеряешь, и Ника старается не пропускать ни дня.

Она уже сама не уверена, что пишет репортаж, но последние два месяца ходила на все занятия, слушала брахо Ивана и выполняла его инструкции, даже самые бессмысленные – скажем, неделю подряд каждый день ходить на работу новой дорогой или в понедельник, среду и субботу раз в полчаса выпивать восемь глотков воды – некипяченой, но отстоявшейся за сутки. Эти распоряжения касались всех, а Нике брахо Иван выдал совсем странные упражнения – например, стоя на правой ноге, дышать левой ноздрей или восемь раз обежать вокруг зала. («И обязательно меняй темп, после того как повернешь. Вдоль каждой стены должна быть своя скорость, твоя задача – эту скорость нащупать».) Ника спросила, знает ли брахо правильную скорость каждой стены, но Иван, как обычно, рассмеялся, тихо и беззлобно. Такой же смех был ответом на любые попытки понять скрытый смысл упражнений. И на любые вопросы о независимых шаманах.

Только однажды брахо Иван предупредил Нику, что практика, которую он ей подобрал, может привести к побочным эффектам.

– Каким? – спросила Ника.

– Скорее всего, у тебя появится ви́дение, – ответил брахо. – Ты иногда будешь видеть предметы и существ из других миров.

– Из Заграничья? В смысле – отличать мертвые вещи от нормальных?

– Чтобы ещётники подделку не всучили? – рассмеялся брахо. – Нет, не для этого. Бывает так, что какой-то предмет или человек для всех выглядит самым обычным, а ты вдруг видишь, что он – из другого мира, различаешь его скрытую суть. Вот это и называется ви́дение.

– И когда оно может появиться?

Брахо только улыбнулся:

– Зависит от того, много ли будешь тренироваться.

Ну да, ничего другого от него и не услышишь. Вот Ника и тренируется каждый день, и в купе, отвернувшись к стенке, начинает вечернюю практику: вдох одной ноздрей, задержка дыхания, выдох, задержка, смена ноздри. Вдох, выдох и обе задержки должны быть равной длительности – брахо выдал бумажку с длительностями. Как Ника ни вчитывается в столбик цифр – 4–8–7–5–2–10–6, – никакой логики она не видит. Может, брахо Иван издевается? Вот Кириллу он таких упражнений не дает… Впрочем, у изучающих фридых не принято рассказывать друг другу о персональных заданиях – может, у Кирилла тоже что-то похожее? Хотя он обмолвился как-то, что труднее всего идет «дыхание рыб», а о таком Ника ничего не слышала. Дыхание рыб… что же это может быть? думает Ника и понимает, что сбилась со счета.

Ну, хорошо, придется сначала. Какая там последовательность? 4–8–7–5–2…

Сутки назад они въехали в ночь – и теперь, пока не вернутся домой, о солнечном свете можно почти забыть. Платформу, на которую они вышли, освещают три больших прожектора. Лёва видит, как несколько солдат выгружают из багажного вагона какой-то длинный предмет, завернутый в брезент.

Молодой офицер подходит к дяде Коле, отдает честь:

– Лейтенант Свистунов!

– Ладно, ладно, – отвечает тот. – Я штатский, можно без формальностей. Транспорт готов?

– Так точно! Можно рассаживаться! – и лейтенант машет рукой – в сумраке за платформой, куда не достает свет прожекторов, угадываются контуры больших машин.

Хорошо, что идти не надо, думает Лёва. Всего пять минут, как сошли с поезда, а щеки уже мерзнут. И чего я их гусиным жиром натирал?