Сергей Кузнецов - Живые и взрослые [трилогия]

– Да… – отвечает Алурин. – Я никогда не забуду…

Но тут судорога сводит Лёвины пальцы, легкая дрожь проходит сквозь тело. На секунду Лёвины веки опускаются – а когда он открывает глаза, Арда Алурина уже нет.

Обессиленные, ребята разжимают руки.

– Пойдемте, что ли, на кухню, – говорит Ника, – я чайник поставлю.

Интересно было бы придумать математическую модель этих глубинных миров, думает Лёва. Есть гипотеза, что у Заграничья с его бесконечными областями – фрактальная структура, а миры дважды мертвых – и, возможно, трижды или четырежды мертвых – могут быть описаны как проекция этой структуры в другие измерения. Или, точнее, знакомый нам мир мертвых – это проекция на фрактальное пространство многомерного мира мертвых…

Жаль, нельзя обсудить с Вольфиным – он, конечно, гений, но все-таки чудовищный болтун. Расскажешь – через месяц каждый волосатый будет знать. И каждый сотрудник Учреждения, который анализирует слухи.

Вообще непонятно, кому об этом можно рассказать, думает Лёва. Но и молчать ведь нельзя, не для этого к нам Алурин пришел.

Они пьют чай у Ники на кухне, и Лёля снова рассказывает, как испугалась, когда появился призрак. Гоша вежливо поддакивает, Ника изображает радушную хозяйку, предлагая всем домашнее варенье, оставшееся еще от тети Светы.

Марина сидит молча, сосредоточенно глядя в темное окно, будто надеясь снова увидеть там призрак Арда Алурина, узнать от него еще что-то.

– Ну и что мы будем делать? – говорит Лёва.

– Надо предупредить… – отвечает Марина.

– Кого нам предупреждать? – раздраженно говорит Ника. – И о чем? Нам никто не поверит. Вообще никто не поверит – ни что мы знакомы с Ардом Алурином, ни что он снова пришел, ни что он нам сказал. А если и поверят – что будут делать? Соберут армию? Пошлют ее на Север?

– И что нам – сидеть и ждать, пока Орлок с армией чудовищ захватит наш мир? – спрашивает Марина.

– Ты никогда не задумывалась, – отвечает Ника, – что до Проведения Границ никаких таких проблем не было? Дважды мертвые сидели себе в глубине мира мертвых, никто не замышлял никаких вторжений…

– Конечно, – говорит Марина, – твою точку зрения я знаю. Все беды – от Границы. Кто бы ее ни разрушил – всё благо. Даже если Орлок.

– Я этого не говорила!

Ника стоит посреди кухни, сжав кулаки.

– Девочки, – говорит Лёва, – да перестаньте вы! Мы уже десять раз все обсудили. Хороша Граница или плоха, никто не хочет, чтобы Орлок стал повелителем всех миров или кем он там себя воображает.

– А что мы можем? – всхлипывает Лёля.

– Ника права, – говорит Гоша, – нам просто никто не поверит. Даже если мы пойдем туда, – и он показывает глазами наверх, – они же знают, что мы их не очень-то любим. Мы им скорее враги, чем друзья…

– Они нас просто спишут как провокаторов или мертвых шпионов! – говорит Ника.

– Ну да, – кивает Гоша.

– Всех, кроме Марины, – говорит Лёва. – Ее-то в Учреждении держат за свою.

Удивительно, что мне сразу не пришло в голову, думает он и видит, как все за столом уставились на Марину. Она отпивает чаю и только потом замечает:

– Ну вот. А вы еще спрашивали, зачем я пошла в Академию, – и улыбается хитро, как в седьмом классе.

Какая же Марина молодец, думает Лёва. И как я все-таки люблю эту ее улыбку!

На этот раз что-то пошло не так.

Переход всегда пугает, с этим ничего не поделать – но с опытом приходит понимание причин страха, и тогда сам страх становится привычным, хорошо знакомым. Потому и фантомы промежуточных миров, рожденные этим страхом, с каждым переходом все неустойчивее, все податливее, словно обнажается их призрачная, иллюзорная природа.

В этом, наверное, одна из главных целей подобных путешествий – в познании собственных чувств, своего страха, тоски, отчаяния. Где еще встретиться с ними лицом к лицу, как не в промежуточных мирах во время сознательно инициированного перехода? Где еще научиться с ними работать, брать их под контроль?

В общем, Тимофей Фармер был уверен, что, хотя новый переход – это всегда испытание, дело того стоит. Благодаря счастливой случайности и своему упорству, он получил в руки волшебный ключ от тайной двери, за которой спрятано то, что позволит живым обрести новые знания, новое о-сознание. Конечно, отдавать этот ключ всем еще рано – следовало сначала составить карту, подготовить, так сказать, путеводитель, инструкцию для будущих путешественников. Нужно, подобно ученым прошлых веков, изучить на себе то, что открыл, – тем более, Тимофей все лучше понимал, как устроены промежуточные миры, и шаг за шагом приближался к решению главной задачи: контролируемому перемещению в заранее выбранную область Заграничья.

Но в этот раз что-то пошло не так.

Возможно, он не рассчитал силу препарата или допустил ошибку при синтезе, но продвижение было слишком быстрым. Тимофею не удавалось зафиксировать внимание ни на одном из промежуточных миров, сменявших друг друга, как в дурном калейдоскопе. У него не было никакого контроля, точь-в-точь как в первых его путешествиях, – Тимофея просто тащило сквозь миры, словно в сломанном вагончике детского аттракциона, который с грохотом мчит по рельсам, скрежеща на поворотах, не давая рассмотреть проносящиеся мимо размытые картины.

Когда способность концентрироваться и осознавать наконец вернулась, Тимофей увидел тьму. Густая и липкая, она колыхалась прямо перед лицом – и в ней, словно кусочки фруктов в желе, плавали глаза. Их было бесконечно много – больших и маленьких, взрослых и детских, со зрачком, сжавшимся в точку, и со зрачком, распахнувшимся во всю радужку, глаз антрацитово-черных и темно-карих, пронзительно голубых и выцветших до старческой белесости, со слезой, блестевшей в уголке, и со следами туши на ресницах. Все они глядели на Тимофея – и под этим многооким взглядом бешеный полет сквозь миры остановился, и Тимофей замер, завороженный и потерявший волю.

А потом из тьмы раздался голос, и этот голос задавал вопросы, и вопросы эти были такие неприятные, что Тимофею очень не хотелось отвечать. Но в этом голосе было столько силы, что Тимофей не смог противиться, и с каждым ответом все отчетливее убеждался: что-то пошло не так, и с каждой минутой в его душе все сильнее становился страх, и на сей раз Тимофей уже не мог с ним совладать, а следом за страхом пришло подозрение, и оно крепло и крепло, пока не превратилось в леденящую уверенность: это путешествие завело его слишком далеко.

Он не найдет дороги назад.

Он вряд ли сможет вернуться.

Пора бы уже научиться называть дядю Колю по имени-отчеству, думает Марина, но все равно по детской привычке говорит: