Эдвард Беллами - Утопия XIX века. Проекты рая [litres с оптимизированной обложкой]

Клара подошла к старому Хаммонду, обвила руками его шею и, сердечно поцеловав, сказала:

– Милый, старый дед, вы можете дразнить меня, сколько вам угодно! Скоро мы снова увидимся. И будьте уверены, мы постараемся, чтобы наш гость был счастлив, хотя в ваших словах есть, конечно, доля правды.

Я еще раз пожал руку старику, и мы вышли через галерею на улицу, где нас уже ждала наша Среброкудрая. За ней хорошо присматривали: мальчуган лет семи держал вожжи и торжественно поглядывал на нее. На лошадке верхом сидела девочка лет четырнадцати, придерживая трехлетнюю сестренку, примостившуюся впереди нее; за спиной старшей девочки пристроилась другая сестренка на год-два старше мальчугана. Девочки ели вишни и между делом похлопывали по спине Среброкудрую, которая добродушно принимала их ласку. Однако при появлении Дика, лошадь насторожилась. Девочки спустились на землю, подбежали к Кларе и защебетали, прильнув к ней. Мы все трое сели в экипаж. Дик тряхнул вожжами, и мы двинулись. Среброкудрая бежала ровной рысью под прекрасными деревьями лондонских улиц. Благоухание наполняло свежий вечерний воздух. Время приближалось к закату.

Мы не могли быстро подвигаться вперед из-за многочисленной толпы гуляющих в этот прохладный вечерний час. Вид пестрой толпы заставил меня вновь внимательно присмотреться к внешности этих непривычных мне людей. И должен признаться, что мой вкус, воспитанный на мрачных, серых или коричневых, тонах одежды девятнадцатого века, отвергал эту яркость нарядов. Я даже отважился сказать об этом Кларе. Мои слова удивили и слегка задели ее.

– Какая же тут беда? – возразила она. – Они не заняты сейчас грязной работой, а развлекаются, пользуясь чудесным вечером. Тут ничто не может испортить их одежды. Посмотрите, какая прелестная картина! И, право, в их костюмах нет ничего кричащего.

Конечно, она была права: многие были одеты в цвета довольно скромные, хотя и живописные, и сочетание красок было безупречно в своей гармонии.

– Да, да, это так, – сказал я. – Но как может каждый позволить себе носить такую дорогую одежду? Вот идет человек средних лет, в сером костюме, и я отсюда вижу, что его костюм сшит из тонкой шерстяной материи и украшен шелковой вышивкой.

– Он мог бы, – возразила Клара, – одеться и в поношенное платье, если б захотел и если б не боялся оскорбить этим чувства других.

– Но скажите мне все-таки, – настаивал я, – как люди могут позволить себе такую роскошь?

Не успел я произнести эти слова, как понял, что повторил прежнюю свою ошибку. Дик затрясся от смеха. Однако он не сказал ни слова и предоставил меня на милость Клары.

– Я не понимаю, – сказала она, – что вы говорите. Конечно, мы можем себе это позволить, как же иначе? Было бы очень просто затрачивать ровно столько труда, чтобы носить удобную одежду. Но нам этого недостаточно. За что вы нас порицаете? Неужели вы думаете, что мы отказываем себе в еде, ради возможности красиво одеваться? Или вы находите что-нибудь дурное в том, что нам нравится видеть прекрасную одежду на прекрасном теле. Ведь и первобытные люди старались отделывать шкуры оленя или выдры как можно лучше. Но что с вами?

Я склонил голову под этим натиском и пробормотал какое-то извинение. Мне следовало понять, что народ, поголовно увлеченный архитектурой, должен заботиться об украшении своего платья. Между прочим, покрой их одежды (отвлекаясь от ее цвета) был так же красив, как и удобен. Платье хорошо облегало тело, не скрывая и не подчеркивая его форм.

Клара скоро смягчилась. И когда мы ехали к упомянутому ранее лесу, она сказала своему возлюбленному:

– Вот что, Дик: теперь, когда наш Хаммонд-старший уже видел гостя в его странном платье, я думаю, мы должны подыскать для него что-нибудь более подходящее, прежде чем завтра отправимся в путь. Если мы этого не сделаем, нам придется отвечать на бесконечные расспросы о его одежде и о том, откуда он приехал. Кроме того, – лукаво добавила она, – одевшись сам понарядней, он перестанет осуждать нас за наше ребячество и трату времени на прихорашивание.

– Отлично, Клара, – сказал Дик. – Завтра утром он получит все, что ты… что он пожелает. Я присмотрю для него приличное платье, пока он будет еще спать.

Разговаривая так, мы ехали не спеша, вдыхая вечерние ароматы, и наконец прибыли в Хэммерсмит, где были радостно встречены нашими друзьями. Боффин, сменивший вчерашний костюм на новый, приветствовал меня с торжественной любезностью. Ткач хотел взять меня за пуговицу и расспросить, что говорил мне старый Хаммонд. Но он нисколько не рассердился и сохранил все свое добродушие, когда Дик потребовал, чтобы он дал мне передохнуть.

Энни крепко пожала мне руку и так внимательно осведомилась, хорошо ли я провел время, что я даже немного огорчился, когда наши руки разъединились. По правде сказать, она нравилась мне больше, чем Клара, которая всегда была немного начеку, между тем как Энни отличалась необыкновенно открытым нравом. Казалось, люди вокруг нее и вообще все окружающее – для нее источник огромного удовольствия.

У нас в этот вечер состоялось маленькое торжество: не только в мою честь, но, как я подозреваю, хотя об этом и не упоминалось, – в честь примирения Дика с Кларой.

Вино было отличное. Зал благоухал летними цветами. А после ужина и концерта (Энни, на мой взгляд, превосходила всех остальных певцов нежностью и чистотой голоса, а также выразительной манерой исполнения) мы принялись рассказывать по очереди разные истории, словно вернувшись к давно прошедшим временам, когда книг было мало и редко кто умел читать. Мы слушали друг друга в полумраке, освещенные только луной, свет которой струился сквозь прекрасные узорчатые стекла окон.

Я должен сказать, как вы, вероятно, заметили и сами, что мои друзья не часто ссылались на книги, – они не были очень начитанны, несмотря на утонченность их манер и большой досуг, которым они, по-видимому, располагали.

Действительно, когда Дик цитировал какую-нибудь книгу, он делал это с видом человека, совершившего подвиг. Он словно говорил: «Вы видите, я действительно это читал!»

Как быстро прошел вечер! Впервые в жизни мои глаза наслаждались красотой без чувства несоответствия между ней и действительностью, без страха разрушения этой красоты. А ведь такое чувство всегда наполняло меня раньше, когда я любовался прекрасными произведениями прошлых времен среди окружающей чудесной природы.

Искусство и картины природы, в сущности, плод многовековой наследственности, побуждающей человека создавать художественные произведения, а природу – принимать формы, выработанные для нее в продолжение многих столетий. Здесь я мог наслаждаться всем без раздумий о несправедливости и изнуряющем труде, на котором был построен мой досуг; о невежестве и скуке современной жизни, которые обостряли мой интерес к истории; о тирании и борьбе с ней, исполненной опасений и бедствий и ставшей моей романтикой. И если у меня все же была тяжесть на сердце, когда подошло время сна, то лишь из-за смутного чувства страха перед тем, где я проснусь завтра утром. Но я отогнал от себя это чувство, лег в постель счастливым и через несколько минут погрузился в сон без сновидений.