Альгерд Бахаревич - Собаки Европы

Только он, да бабка, да Олеся. Кривицкая семья. Последняя Кривицкая Семья.

Он с презрением смотрел в бинокль, как чужеземцы раскладывают на берегу пожитки, как собирают их и снова раскладывают, уже подальше от воды, завоёвывая шаг за шагом эту неожиданную землю. Видел, как одни падают в изнеможении, другие бросаются к детям, третьи осматриваются, ища защиты от солнца. А солнце вставало, поднималось всё выше, Ярило смеялся, Ярило давал тепло каждому, независимо от веры в него, и не следил за тем, сколько они готовы взять. Люди засуетились. Над лагерем беженцев выросли самодельные зонтики и навесы — большинство пряталось под ними, передавало из рук в руки пластиковые канистры с водой, но некоторые мужчины уходили от лагеря всё дальше и дальше. И с каждым шагом чувствовали себя всё более уверенно.

Он следил за ними до обеда.

А после обеда вышел на крыльцо и увидел на холме пять или шесть тёмных фигур.

Они шли к его дому, их привела сюда старая дорога. Скорее всего, из-за скал они не могли увидеть посёлок, и поэтому шли сюда, всё дальше, шли по следам автомобильных шин и не собирались останавливаться.

Фигуры приближались. Максим Кривичанин взял бинокль и рассмотрел их. Тёмные, блестящие лица, сжатые кулаки, босые ноги. Как у него. Остров под их ногами дрожал. И дрожал воздух, жадно втягиваемый их привычными к жаре широкими носами.

Он вышел им навстречу. Они не имели права здесь находиться, это была его частная территория. Остров принадлежал ему по закону. Того государства, которое продало ему остров, защищало частную собственность. Оно ни разу не послало сюда полицию. Но закон был далеко. А здесь были он — и это стадо.

Племя, вспомнил он. Так их и надо называть. Племя. У него тоже было своё племя — и вот они встретились. Что им нужно? Конечно, прежде всего пожрать. Другие нужды появятся позже. Может быть, завтра.

Пятеро мужчин поднялись к его дому и наконец заметили его — не старого ещё человека в чёрном, с вихрастой головой, без оружия и с улыбкой на лице. Таком белом лице. Лице того, кто живёт за морем.

Мужчины остановились метров за пять от Кривичанина и нерешительно заговорили между собой. Максим Кривичанин, склонив голову, ждал.

Потом они обратились к нему. Будто оправдываясь, но Максим Кривичанин знал цену их оправданиям.

Сначала говорил один — и показывал рукой в сторону моря. И вот уже они говорили все вместе — и всё более громко.

Он кивнул. Им это понравилось, но насторожённость всё равно проступала на будто маслом намазанных лицах. Скользкие люди, вышедшие из моря. Он жестом пригласил их пойти с ним, провёл к кладовой с припасами, открыл дверь. Они стояли, не приближаясь, и смотрели, как он выгружает, кряхтя, и ставит перед ними банки с консервированным мясом, рис, муку. И даже сгущённое молоко — оттуда. Они заговорили снова — возбуждённо и обиженно, и замахали руками.

«Вода, — улыбнулся Кривичанин. — Да, конечно, вода».

Он открыл кран и подкатил пластиковую бочку. Вода лилась долго, бесконечно долго. Мужчины из племени рассматривали припасы. Один подошёл к машине и прислонился к капоту. Он почти сел на него, засранец. Сел своей задницей, под которой ещё утром было сто метров воды, где он мог закончить свою убогую жизнь. А теперь он сидит на капоте его машины.

А его приятель закручивает на бочке крышку.

Другой засранец подошёл к хозяину острова и доброжелательно коснулся его плеча.

Машина. Им нужна машина. Нет, это не грабёж, он просто должен отвезти бочку в их лагерь. Двое с лёгкостью подняли её наверх и привязали, Кривичанин сел и завёл мотор. Он медленно вёл машину туда, куда они показывали, хотя и сам знал, где поселилось это племя, а его гости быстро следовали, безостановочно обсуждая что-то. Наверное, его.

Когда они появились на холме, в лагере поднялся такой гам, будто на остров слетелась стая чаек. Он подъехал к самому их лежбищу: толстые усатые женщины, дети с такими звериными движениями, что хотелось загнать их обратно в их мамаш, жгучие глаза, недоверчивые белозубые рты. Он никогда не видел их племя так близко, никогда не прикасался к ним, а теперь его обступили, начали болтать, хватать за рукава, за штаны. Мужчины, побывавшие у него, ловко разгрузили подаренные им припасы. Теперь он понимал, как мало он им дал, каким мизером думал от них откупиться. Еды было на пятерых. Он попытался показать им на баркас, покачивающийся недалеко от берега, — но они сделали вид, что не замечают его жестов.

К нему подошёл какой-то старик — появился откуда-то из-за спины, невысокий, с острым кадыком, метившим Кривичанину в сердце. Кадык затрясся, старик объяснял ему что-то, настойчиво, гортанно, зубы сверкали, и глаза тускло поблёскивали, как старые медяки.

Кривичанин сел в машину и уехал.

Вечером они пришли снова. Теперь их было уже десять, а может, и больше. Они поднялись в дом, не дожидаясь приглашения, ходили по комнатам, всё больше наглея, открывали шкафы, двери, ящики. Кто-то сел на диван и начал тупо смотреть в стену перед собой, словно показывали не очень интересный футбольный матч. Хорошо, что дверь в конце коридора их не заинтересовала. Может, в следующий раз. У Кривичанина не было с собой ключа. Но зачем им ключ — разве они просили ключ, когда высаживались на остров?

Они были очень удивлены, когда нашли Олесю — которая, забравшись на кровать с ногами, рассматривала их так внимательно, будто давно ждала и теперь сравнивала их с людьми из своих снов. Но ещё больше они удивились, найдя бабку.

Старая Бенигна повернула голову на скрип двери и только мигнула незаметно, когда к ней, топая, будто постукивая в мягкий кожаный барабан, ввалились незваные гости. Тёмные мужчины из телевизора — а может, те самые, из неандертальского леса. Они окружили её и заговорили, все вместе, но стоило ей разогнуть спину, чтобы поправить юбку, как они умолкли, почтительно поклонились и вышли из комнаты. Она провела их своими синими глазами — пока последний не закрыл за собой дверь.

Моя ты бабка… Повсюду в андертальском лесу ценят стариков — а кто не ценит, того гонят, гонят, свистом свистят, пока не скроется с глаз человеческих нарушитель святого закона. Но уж туда, где их, нарушителей, вотчина, не ходи, сиди на месте, старая, держись за поручни и у людей дорогу спрашивай, чтобы к тем изгнанным ненароком не попасть, — ведь если переступишь границу, заблудишься на чужих ложных дорожках, и ни закон, ни люди тебя уже не защитят.

Стоял Максим Кривичанин у окна и с холма на остров свой смотрел. Как рассыпается по нему, словно ветром разбросанная, горстка человеческих существ с сине-зелёной кровью, как заходят они в пустые дома, занимают сады, безжалостно пригибая к земле высокую траву, как, не успев обжить новую территорию, уже делят её между семьями, прокладывают невидимые границы, обговаривают, договариваются. Так здесь уже было когда-то — когда он приветствовал своё племя. Не поверили ему, что приведёт бабку, думали, сгниют они здесь, начали убегать, сначала по одному, потом целыми группами. Неужели и у тех, его подданных, сине-зелёная кровь была? Он обещал им, что скоро придёт спасение, — а они спешили, так спешили, что бросались в воду со своих лодок, словно собирались вплавь до континента добраться. Их ловили и приводили к нему — и они исчезали.