Альгерд Бахаревич - Собаки Европы

«Хочешь, что-то покажу? — хитро прищурился отец. — Пойдём!»

Они быстренько собрались и пошли не туда, где через стволы деревьев пробивалось солнце, а в самую что ни на есть тёмную чащу. Молчун уже запереживал — вдруг они знака не заметили, как бы проблем не возникло… Но отец уверенно шёл вперёд. Помнит, видать, дорогу. Ну а что ему сделают, если даже и поймают. Солдаты его, Молчуна, знают. Отпустят. Только за отца боязно. Ведь всыпят же плетей за нарушение режима. Эх… Остаётся надеяться, что отец мозги не пропил. Понимает, что делает.

И вдруг они вышли к озеру.

Оно блеснуло впереди, как чей-то большой глаз. Глаз посмотрел на Молчуна и заслезился.

По воде прошла рябь. Словно озеро узнало его. Будто уже где-то видело.

Совсем недалеко от озера стояла хатка. Да и не хатка уже, а совсем сгнившая халупа, чёрная, с облупившейся синей краской, которая ещё кое-где держалась.

Двери висели на одном ржавом крючке.

Хатка была мёртвая. А озеро живое. И это так взволновало Молчуна, что он взял отца за руку.

«Да не бойся, — глухо сказал отец. — Здесь уже давно не живёт никто».

И в это Молчун тоже не очень-то поверил. Но руку отца отпустил. Они подошли к озеру, отец закурил папиросу. И Молчун почему-то вспомнил о своём сокровище: чёрно-золотом окурке от «Собрания». Вот бы у того капитана, военкома, выпросить одну целую сигаретку. И прям вот теперь отца угостить. Хоть, может, и глупая это была мечта. Ведь в вонючем дымке от «Победы», стелящемся сейчас над озером, и этом чёрном лесу на другом берегу, и в складке, что опоясывала отцовский лоб, и в мёртвом силуэте заброшенной, сгнившей хаты была она — та гармония, которую Молчун давно уже старался словить, будто бабочку, но никак нигде не мог. Кроме как в курятнике, с серой своей любимой гусочкой…

Он подошёл к дому и заглянул внутрь. Темно там было и сыро, спали там растения всякие лесные, и дышало там подземное болото.

«Смотри, не лезь, рухнет на голову крыша, придётся тебя на плечах тащить, — крикнул отец. — Не лучший это выбор: или сын на плече, или дубальтовка…»

Отец подошёл, достал новую папиросу.

«Давно здесь никто не живёт, — повторил он задумчиво. — А раньше жили. Матка, как молодая была, сюда иногда наведывалась».

«А кто здесь жил?» — спросил Молчун, нюхая дом и чувствуя, как что-то тёмное, тяжёлое бередит его душу.

«Э-э… — затянулся сигаретой отец. — Здесь знахарка да повитуха жила, лет тридцать назад. Такая бабка была, что всем бабкам бабка. Людей лечила. К ней со всей Западной границы ездили, через лес пробирались, деньги большие платили, лишь бы к бабке этой попасть. Ведь бабка та могла человека от любой болезни избавить. Как она это делала, кто её знает. Только и ездили к ней, и ходили, и на коленях ползали, лишь бы полечила. А она никому не отказывала. Говорят, что даже денег не брала. Хотя в это как-то слабо верится. Не бывает так, чтобы кто-то другому за просто так, задаром помогал».

«Так, чтобы лечить от всего, тоже не бывает, — хмуро сказал Молчун. — И как она помогала? Она что, врач была? Фельдшер? Или в бога крепко верила?»

«Да не знаю я, — махнул единственной рукой отец. — Но верю! Так люди старые говорят. От всего лечила. Есть вещи, сынок, которые необъяснимы. И не нам в них сомневаться. Наука — это, конечно, хорошо, да, но человеческому уму не всё доступно. И то, что в сказках написано, может когда-нибудь оказаться реальностью. Например, ковёр-самолет. Когда-то люди только в сказках про такое слышали, а потом аэропланы построили — и на тебе, летают, бомбы сбрасывают, удобрения. Или вот на Париж наши пятнадцать лет назад бомбу сбросили — а с чего всё началось? С ковра-самолёта!»

«Если так… — Молчун закусил губу. — Если так, то, может, учёные могут и другие чудеса в жизнь воплотить. Мне вот что интересно, татка. Можно ли, хотя бы чисто теоретически, так сделать: что вот есть человек, нормального роста — а его с помощью науки… Или бабки… Ну, в общем, превратить его в малыша? Такого малыша, чтобы он на спину гус… ну, на спину свиньи поместился?»

Отец слушал его вполуха. Казалось, что после своего монолога про аэропланы и бомбы он о чём-то глубоко задумался. И Молчуна это почему-то разозлило.

«Татка?»

«А? — Отец докурил и сплюнул. — Конечно можно. Теоретически всё можно. Главное — учись хорошо, сынок. И меньше по курятникам шастай. А то что-то ты там долго бавишься… Что ты там делаешь?»

«Ничего, — покраснел Молчун. — Просто гусей люблю. За ними ж глаз да глаз нужен».

«Ну ладно. — Отец подхватил двустволку. — Пойдём уже».

«А что с той бабкой стало? — спросил Молчун, когда они снова вошли в заметно похолодевший лес. — Умерла от старости?»

«Не знаю, — бросил отец, думая о своём. — Видать, умерла. Она уже тогда такая старая была, что никто и не верил, что она когда-то на свет родилась. Говорят, её в больницу однажды забрали. А из больницы уже сыновья к себе взяли. И больше никто о той бабке не слышал. Где-то лежит на погосте. Ну, землица ей пухом. Если и была ведьма, то для людей чаровала. Только ты с попом про такое не говори. Попы таких бабок очень не любят…»

«Почему?»

«Потому что…» — И тут отец побледнел, замер на месте. А потом осторожно начал снимать двустволку с плеча.

«Что?»

«Тс-с-с», — недовольно сжал он зубы.

Они постояли немного — теперь и Молчун услышал, как где-то довольно близко трещат ветви. Что-то мелькнуло между деревьев.

«Стой здесь, — прошептал отец. — Никуда не ходи. Позвоню тебе».

И бросился, как лягушка, в заросли.

«Что там?»

«Панда!» — Только и успел Молчун услышать отцовский шёпот, и спина его исчезла за деревьями.

Молчун присел на поваленное дерево, положил на колени сеть. Проверил телефон — связи не было. Оставалось надеяться на отцовское умение ориентироваться в лесу. Отец был не местный, но тоже деревенский, сельский и лесной человек — не потеряется. Отец есть отец.

Он достал кусок хлеба, откусил. Интересная история про бабку. Интересная прежде всего тем, что Молчун представил себе, как же долго стояла на берегу озера та мёртвая хата. Неужто и правда была она когда-то живая, и людей вокруг неё хватало, и машин, и было это всё в те доисторические времена, когда…

И тут треск послышался уже совсем с другой стороны. Молчун вскинулся, осторожно поднялся, стараясь не шуметь, и спрятался за кроной поваленного дерева. Выглянул из густых ветвей — и глазам своим не поверил.

На ту небольшую полянку, где они только недавно стояли с отцом, прислушиваясь к подозрительным звукам, вышло, оглядываясь, неизвестное существо.

Хотя какое уж там неизвестное.

Девка это была. Девка. Пусть и трудно было в это поверить. Ведь в таком снаряжении её можно было за кого хочешь принять, только не за девку.