Альгерд Бахаревич - Собаки Европы

И Молчун с ужасом увидел, как из-за спины отца на веранду вышел высокий офицер в белой форме, высоких сапогах, фуражке с золотым орлом.

Офицер пригнулся, ступил на скрипучий пол веранды. Губы его были тонкие-тонкие, и сигарета в пальцах такая же, тонкая, длинная.

«Это майор Лебедь, — будто беспрестанно кланяясь, забормотал отец. — Наш высокий гость. Только что приехал, будет у нас следствие проводить. По делу парашютиста. Поскольку местная полиция не справляется. И у нас поживёт. Ты же знаешь, сын, у нас места столько, что на всех хватит. Солтыс его высокоблагородие у нас поселил, сейчас полицая… полицейского нашего пойду искать, познакомить, а ты высокоблагородию постель постели, угощение, и чтоб не молчал, когда высокоблагородие спрашивает…»

Майор Лебедь улыбнулся кончиками губ, рассматривая перепуганного Молчуна.

«Сколько тебе лет?»

«Пятнадцать. Почти», — буркнул Молчун.

«Тебя здесь все так и зовут: Молчун?»

«Да».

«Странно, — майор закурил и поставил на табурет ногу. Идеально начищенный чёрный сапог блестел в свете их мутноватой лампочки. — В Академии меня называли точно так же. Но потом перестали. Знаешь почему?»

Молчун ничего не говорил. Упёрся глазами в этот сапог и сжал кулаки. Голова его кружилась от дыма тонкой сигареты.

«Потому что до конца учёбы на курсе остался я один. Остальные сошли с дистанции».

Молчун не отрываясь смотрел, как высокий сапог под безупречно белой штаниной чуть видно шевелится, словно в нём, как в яйце, готовился вылупиться некто, кто знает о Молчуне всё, всё до последней тайны.

«Молчание — золото», — сказал майор задумчиво, снял с табурета ногу и вышел во двор. Молчун слышал, как он мочится в траву. Над деревней вновь взошла луна. Молчун стоял, не двигаясь, на веранде, пока журчание не стихло. Майор застегнул молнию и тихо завыл, немного запрокинув голову.

Назавтра Молчун, глотнув молока и ухватив холодную картофелину, уже собирался бежать в школу — но майор Лебедь вдруг вырос в дверях и, улыбаясь тонкими губами, загородил ему проход. По лицу майора совсем нельзя было сказать, что он всю ночь работал и лёг только на рассвете, — нет, лицо это, похожее на красивую креманку, было чисто выбритым и вообще свежим, как у ребёнка. Кристально-голубые глаза заглянули на самое дно Молчуновой души:

«Стой. Не спеши. Пойдём сейчас с тобой на работу. Нужна твоя помощь».

Молчун отшатнулся, сжал в руках книги.

«Не могу я, учитель побьёт, — проворчал он мрачно. — Контрольная сегодня».

«С учителем мы разберемся, — улыбнулся майор Лебедь. — Дай-ка сюда свой телефон».

Молчун мрачно протянул офицеру мобилку, майор без труда отыскал номер — и вот уже в трубке был слышен льстивый голос учителя:

«Конечно, конечно, никаких вопросов! Он способный мальчик, а для нашей школы это огромная честь!»

Через минуту они уже шли по деревенской улице: Молчун — сгорбившись, свесив руки, глядя под ноги, на промёрзшую грязь… и ослепительно-белый майор, высоко подняв словно из мрамора высеченный подбородок и с интересом оглядывая окрестности.

«Что-то ты стоптался за ночь», — пошутил майор.

Молчун только хмыкнул. Кто его знает, что у майора на уме. Но шуточки шуточками, а настроение у Лебедя было и правда неплохое.

«Замечательный сегодня у нас с тобой день, Молчун, — говорил майор своим приятным, мужественным, немного грудным голосом. — Все работают, а мы с тобой по гостям. Обойдём тех, кто нам интересен, поговорим, послушаем… В глаза посмотрим. Такая у нас с тобой работа. Сначала с самыми умными надо встретиться — а дальше они подскажут, что делать. Не языком подскажут, так глазами. Мимикой, жестами, намёками. Не захотят — а всё равно подскажут. Люди молчать не умеют, тело всегда говорит, даже во сне. Запомни это. Твоя задача — рядом со мной стоять, моя — слушать и замечать, а их — говорить…»

Как ни удивительно, первым в их списке был полицай. Молчун думал, что майор с ним ночью всё обсудил, что полиция и майор вместе работают — но нет: как они с майором на двор к полицаю пришли, тот сразу в струнку вытянулся, а лицо сделал такое, что Молчун аж пожалел дядьку. Никогда ни перед кем ещё их полицай так не вытягивался.

«Значит, в деревне он, тупая ты башка, — хлёсткими, быстрыми, тяжёлыми словами отозвался майор, когда полицай доложил обстановку и рассказал про все свои старания, поиски и ночные караулы. — Кто у тебя под подозрением? Список ненадёжных, быстро!»

«Да как вам сказать, ваше высокоблагородие… — замялся полицай. — Все надёжные… Я же каждого здесь знаю как облупленного… ну разве что…»

«Что “разве что”? Говорить разучился? Отвечай быстро, ясно, русским языком!»

«Ну вот учитель наш местный… что-то не нравится он мне… Есть в нём что-то такое, слишком… Ночью пишет что-то в хате у себя. Допоздна сидит. Нет, доказательств нету, беседу я с ним провёл, на допросы вызывал. Говорит, тетрадки проверяет, домашние задания. Всё показал, все бумажки свои… не к чему придраться. Но какой-то скользкий он, мутный».

Полицай бормотал, а майор Лебедь на Молчуна поглядывал. Молчун отвернулся, начал в носу ковыряться. А колено дрожит, да так, что никак не унять. Будто не Молчуну оно принадлежит, а чужое совсем, с другого тела взятое и к Молчуну приклеенное. Такого с ним ещё не бывало.

«Каждую хату проверил?»

«Каждую! Без исключения! Каждое строение, в том числе все нежилые. И заброшенные тоже. В том числе конфискованные. Дом предателя Романовского, дом Юзика, дом Петрищенки. Школу обыскал дважды. Ферму вверх дном. К сожалению, безрезультатно».

Майор, прощаясь, развернулся — и Молчун, не оборачиваясь на застывшего полицая, потопал за этим величественным, ослепительно белым пришельцем из другого мира.

«Веди к солтысу», — сказал майор решительно, а сам всё будто что-то в голове записывал.

Солтыс накрыл для майора стол, а как увидела солтысиха, что с дорогим гостем Молчун пришёл, то и ему пирога положила, да ногу чью-то жирную, запечённую, с корочкой, дети в Белых Росах за такую корочку подраться могли, так её любили. Майор помочил тонкие губы самогоном, закурил свою золотую цигарку и велел говорить «по делу».

«Как вам сказать, ваше высокоблагородие… — Глаза толстого солтыса были такие чистые, такие искренние, словно он с неба спустился на минутку, проверить, как тут без него односельчане грешные маются. — В тот день многие в лесу были. Кто на панду ходил, на охоту, кто по грибки поздние, кто мусор на яму возил. Каждый под подозрением может оказаться. Такая она, судьба. Чужая душа — потёмки, как у нас, у русских людей говорится. Я, конечно, за порядком смотрю, всех знаю, но, сами понимаете, в черепную коробку человеку не влезешь…»