Ханну Райяниеми - Страна вечного лета [litres с оптимизированной обложкой]

– Продолжай.

– Ты кое-что можешь для нас сделать, неофициально. Если это тебе интересно, я готов к обсуждению.

Рэйчел поколебалась. После разговора с Блумом было гораздо легче поверить, что Кулагин хотел скормить ей дезу. Соперничество между управлениями действительно существовало, и именно у Харрисов пытались выстроить связи, чтобы его смягчить. Или загнать непокорных агентов вроде нее в ловушку, прежде чем их завербуют Советы.

В конце концов все сводилось к вере.

– С удовольствием, – сказала Рэйчел.

– Отлично. Я устрою звонок по эктофону. Может, на следующей неделе?

– Было бы прекрасно.

Блум снова пожал ей руку.

– Приятно было познакомиться, Рэйчел.

– Не скучай. Гай Берджесс сказал, что у вас были планы.

Он на мгновение окаменел, но Рэйчел не могла понять, покраснел ли он под маской.

– У меня всегда есть планы, – ответил Блум после секундной паузы. – Какой разведчик обходится без них.

Чуть позже Рэйчел попрощалась с Хильди и Томми. Прием, скорее всего, продлится почти до рассвета, и многие гости останутся в спальнях наверху. Томми крепко стиснул ее ладонь обеими руками и сказал, что всегда ей рад, но Рэйчел видела в его глазах закрытую дверь.

Она дождалась такси, на холоде дыхание превращалось в пар. Студеный воздух очистил голову. Потирая замерзшие руки, Рэйчел чувствовала смесь страха и возбуждения.

Моргнул уличный фонарь, и в ее сумочке защелкал эктофон.

«Молодец», – прочла она надпись латунными буквами.

«Там будет видно», – ответила она призраку Макса Шевалье.

Специальный комитет по проблемам Иберии собирался следующим вечером, и Питер Блум опаздывал.

Он поспешно расписался в регистрационной книге Летнего управления, в нарушение протокола не дождался провожатого и чуть не заблудился по пути к Трубе.

Последние несколько часов он напряженно готовился и в результате чувствовал себя совсем прозрачным и истонченным – тревожный признак угасания. Работу прервал разъяренный Пендлбери, приславший наполненное ядом эктописьмо об испорченной одежде и головной боли от плохо настроенной короны призрака. Чтобы его успокоить, пришлось воспользоваться эктофоном и совершить еще одно пранозатратное путешествие, а затем еще выслушивать гнусавый голос медиума и его жалобы.

Но истощение и взбешенный медиум – это еще полбеды по сравнению с тем, что ожидало Питера на вершине башни. Стоя в эфирном лифте, несущемся в Уайтхолл с помощью массивного луситового противовеса, Питер задумался, а не так ли чувствуют себя заключенные в застенках испанских фашистов, когда поднимает винтовки расстрельный взвод.

Он пытался сохранять спокойствие. У Вечно Живого есть на него планы. И уж конечно, его бы не пустили к премьер-министру, если бы Секретная служба сомневалась в его лояльности. Разве что это спектакль, чтобы скормить Вечно Живому дезинформацию. И, может даже, божественный разум это знает и играет в собственную игру.

Он вспомнил холод того мгновения, когда его отвергли, и содрогнулся.

Поездка в направлении ана заняла всего минуту. Наверху Труба выходила в комнату Уайтхолла с электромагнитным щитом. Питер вышел из эфирного лифта в сверкающую цилиндрическую клетку Фарадея, где в призматическом контуре эктофона уже стояли Си и его заместитель Джордж Хилл с каменным лицом. Странно было видеть их прижизненные почти безупречные копии, наложенные на строгую электрическую геометрию мира живых.

Увидев Питера, Си нахмурился.

– Как мило, что вы к нам присоединились, Блум, – сказал он. – К счастью, наш господин и повелитель тоже задерживается.

Питер встал рядом с двумя старшими коллегами. Хилл был старым воякой с острым подбородком, ветераном дореволюционных операций в России. Ходили слухи, что он находился там в ночь смерти Распутина. Хотя лицо его оставалось бесстрастным, от него растекались ледяные волны враждебности. Питер улыбнулся ему и расположил свои заметки на парящей стене эфира перед ними.

Потом в комнату вошел премьер-министр Герберт-Бланко Уэст.

Искры его души были крупнее, чем когда-либо видел Питер, и заняли почти половину клетки Фарадея. Такой быстрый калейдоскоп мыслеформ, что едва можно уловить образ каждой отдельной мысли великого человека. Питер заметил корабль из синего света и лица, но они сменялись так быстро, напоминая языки пламени, и он никого не опознал.

Премьер-министра сопровождала еще одна живая душа. Сэр Стюарт Мензис, глава Зимнего управления, земной ветви Секретной службы. Рядом с премьер-министром его разум напоминал крохотную Луну, вращающуюся вокруг огромной планеты.

– Господа, – сказал Уэст. Его сиплый стариковский голос резко контрастировал с искрами души. – Прошу прощения за опоздание. Парламент сегодня был просто убийственным. Как я понимаю, вы нашли меч, которым мы разрубим наш гордиев узел. Давайте посмотрим, насколько он наточен.

Си начал доклад о ситуации в Испании, а Питер не мог отвести взгляда от сияния мыслей премьера. Они напомнили ему другой огонь, в ту ночь, когда он впервые услышал имя Герберта Уэста.

Это случилось в 1916 году, ближе к концу войны. Питеру тогда было пять.

Вся семья собралась перед камином в уютной гостиной, одной из нескольких в огромном доме на Пэлас-террас-гарденс. Отец Питера только что вернулся с работы из комиссии по средствам коммуникации. Мать коротала вечер за чтением стихов. У ее ног высилась стопка записных книжек. Питер лежал на своем «ковре-самолете» – старом бархатном коврике за материнским креслом – и почти уснул под умиротворяющее мурлыканье родительских голосов.

Позже он выудил их слова из памяти, как осколки стекла и кусочки мозаики. Рыжий отблеск материнских волос, круглое отцовское лицо, в свете от камина похожее на яблоко – эта пухлость останется у него до самого конца, до болезни.

– Сегодня к нам на работу приходил Уэст.

Сладкий и всепроникающий отцовский запах в тот вечер еще казался таким же надежным и знакомым, как и его баритон.

– Вот как, – отозвалась мать.

– Хотел сделать что-нибудь для фронта. Для фронта! После всего, что натворили его возрожденцы, затащив нас в эту мясорубку!

– И что ты ему сказал?

– В общем, что бы я ни думал о его политике, он – Герберт-Бланко Уэст. Я не могу ему отказать. – Отец Питера подался вперед. – Сказал, что если он не очень занят военными действиями, мы с радостью возьмем у него несколько пьес для поднятия морального духа. Он прямо загорелся, говорил, как хочет внести свою лепту. Мне хотелось сказать, мол, ты уже внес свою лепту, убедив Маркони сделать эти жуткие эктотанки, но прикусил язык. Пытался изобразить, будто старые добрые времена никуда не делись.