Ханну Райяниеми - Страна вечного лета [litres с оптимизированной обложкой]

– Я не сержусь на маму.

– Что ж, а она явно думает, что сердишься.

– Я желал папиной смерти, – сказал Питер. Слова вылетели, как шарик из пружинной пушки. – Я желал папиной смерти, хотя на самом деле нет, но так и не смог сказать ему, как я сожалею.

– Питер, – хрипло произнес мистер Уэст, – он знал. Конечно же, он знал. И если я хоть чуть-чуть понимаю своего друга Чарльза Блума, он тебя простил.

Он неуклюже протянул руку и сжал плечо Питера.

– Позволь открыть тебе секрет, Питер. Мы с Чарльзом очень сильно разошлись по одному вопросу. Думаю, в конечном итоге он был прав, а я ошибался, но я просто не мог заставить себя это признать. А теперь уже никогда ему не скажу. Но в том-то и дело, что тем, кого мы любим, иногда и не нужно говорить о важных вещах. – Серебристый блеск в глазах мистера Уэста подернулся дымкой. – Ну, так что, поиграем еще? Похоже, ты выигрываешь.

Питер вытер глаза. Игра завершилась поражением мистера Уэста. Питер помог ему собрать солдатиков.

– Вы еще к нам придете? – спросил он.

Мистер Уэст опустил взгляд и пригладил усы.

– Боюсь, это невозможно, Питер.

– Почему?

– Это трудно объяснить. Ты поймешь, когда станешь старше. Не очень хороший ответ, я знаю. Но я буду думать о тебе и твоей матери. А ты сохрани игру.

И Питер вдруг понял, что в другом мире все иначе. Не в Стране вечного лета, а в какой-то стране, лежащей вне времени. Пока мистер Уэст надевал шляпу и пальто и прощался с его матерью, Питер страстно желал отправиться туда, как бы далеко это ни было.

Однажды Джордж спросил Питера, ненавидит ли он Герберта Уэста. Питера это насмешило. Как бы ни был виноват Уэст, в тот вечер он пришел ради него. После этого Питер снова начал разговаривать с матерью. А слова Уэста убедили его заняться математикой в Кембридже.

Нет, Питер не испытывал ненависти к Уэсту. Хотя порой сожалел об этом.

И пусть сейчас они остались одни, премьер-министр явно напрягся.

– Мистер Блум, я знаю, у вас благие намерения, и наверняка мой старый друг Мэнсфилд Камминг, – он назвал Си настоящим именем, – убедил вас на меня повлиять. Боюсь, я принял решение, и оно не изменится.

Питеру не потребовалось много времени, чтобы разобраться, отчего Уэст не может навещать их с матерью, в особенности когда его политическая карьера пошла в гору. Пока в Стране вечного лета по-прежнему сидит на троне королева Виктория, в обществе тон будет задавать благопристойность. И все-таки Уэст мог хотя бы признать существующую между ними связь.

Злость придала Питеру сил.

– Вероятно, вы позабыли разговор, который я упомянул. Вы сказали, что кое в чем были не правы, но не способны это признать. Что ж, сэр, сейчас у вас есть возможность все-таки это признать.

– Весьма бесцеремонно с вашей стороны, мистер Блум. – Теперь искры души Уэста выглядели крепостью – бледно-серые камни, сложенные концентрическими кругами, с бледно-оранжевым огоньком в центре. – Вы и впрямь считаете, что я неспособен признать свои ошибки?

– Вы решили, что Летнее управление стало слишком могущественным и нужно показать, что главный – вы.

– Хм, – озадаченно протянул Уэст. – Интересный довод. Увы, он тоже неверный. Вы не видите картины в целом, повлиявшей на мое решение. Предлагаю вам…

И тут душа премьер-министра моргнула, как уже случалось прежде. Уэст закашлялся. Мысленная завеса вокруг центральных искр приоткрылась и показала его разум.

Картину в целом.

И на мгновение мысли Уэста оказались на виду.

Питер подался вперед и всмотрелся прямо в душу премьер-министра.

В Стране вечного лета живые души состояли из света: сверкающие многоугольники, языки пламени, пузырьки и очень редко – узнаваемые образы. За несколько десятилетий специалисты по чтению душ составили словарь основных эмоций, но каждая душа обладала собственным уникальным языком мыслеформ.

Питер никогда не видел такую душу, как у Герберта Уэста.

Она напоминала миниатюрный кинотеатр или диораму. В центре возвышался серебряный город с башнями и домами, многослойный, вроде свадебного торта, с бесчисленными крохотными искорками в каждом окне и на каждой улице. В небе над городом парили огромные лица – сам Уэст, а рядом с ним Лодж и Маркони. Питер понял, что смотрит на Летний город.

И тут из бездны под городом выросло темное дерево. Черные ветви протыкали серебряные здания и обвивались вокруг башен. И под их прикосновениями вспыхивали и угасали искры. Через мгновение город превратился в сморщенную шелуху, как покинутый улей на дереве, серый и скукоженный. Оттуда вылезла бордовая тварь, похожая на невиданное насекомое, и Питер опознал в ней мыслеформу вины.

Потом образ исчез, сменившись обычным калейдоскопом сознания. Какая бы хворь в мозгу Уэста ни вызвала эти картины, все закончилось.

– Камлан, – пробормотал Уэст. – Камлан, Камлан… – Он сделал глубокий вдох. – Простите, мистер Блум. О чем мы говорили?

Питер заколебался, но потом сказал:

– Я высказал свои доводы в пользу того, чтобы делом Джугашвили позволили заниматься Летнему управлению, но вы их отвергли.

В голосе прозвучали визгливые нотки. Увиденное в душе Уэста окатило его леденящим огнем, и от страха собственный мыслеобраз опять превратился в мальчишеский. Питер порадовался, что Уэст ничего не видит в эфире.

– Да, действительно. В таком случае, полагаю, мы закончили. У меня назначена еще одна встреча. Нет покоя грешнику, да?

Были ли те образы порождением лихорадочного воображения старческого ума? Нет, они были слишком мощными, слишком всепоглощающими. И каким-то образом отражали картину в целом, которую упоминал Уэст. Пусть Питер и выпустил из рук операцию в Испании, но получил кое-что более ценное для Вечно Живого.

– Спасибо, что уделили мне время, сэр, – сказал он.

– Мистер Блум? Я помню тот разговор. Вы должны понять, что чем выше забираешься, тем с большей готовностью тебя столкнут с пьедестала. А сейчас я стою на одной ноге. В других обстоятельствах я бы рассмотрел ваши аргументы в ином свете. Вы понимаете?

– Да, сэр.

– Прекрасно. Продолжайте работать в том же духе.

Душа премьер-министра свернулась в форме яйца Фаберже, запечатав все свои тайны. Потом Питер вошел в Трубу, вернул мыслеобраз в зрелый возраст и начал спуск в Летнее управление, чтобы сообщить Си плохие новости.

В финансовом отделе Зимнего управления стоял жуткий холод, а Рэйчел Уайт страдала от похмелья.

Белый шум пишущих машинок прокатывался по ней волнами боли. Она не сумела заставить себя выпить утренний чай с сослуживцами, и потому во рту у нее пересохло. Рэйчел нависла над столом, это как будто уменьшило тошноту. К счастью, через зарешеченные окна бывшей тюремной столовой почти не проникал свет. Электрические нагреватели работали на полную мощь, подсушивая сырость, но все равно приходилось кутаться в толстый шарф и митенки.