Ева Левит - Бог нажимает на кнопки [litres]

Но с того самого дня, как они поклялись друг другу в верности перед людьми и воплощением Бога живого на земле, она все грустит и задумывается: а люблю ли я?

И чем больше она привыкает к кольцу, которое уже перестает казаться лишним при мытье посуды и замачивании мужниных рубашек, тем с большей уверенностью она отвечает на свой так и не заданный вслух вопрос: нет, не люблю.

Зачем же выходила замуж? Сама не понимает, как ее угораздило. Вот и сидит, уставившись в пол. Прячет от других пассажиров набегающие слезы. Нервно крутит нитку. И совершенно не хочет домой.

Понимаешь ли ты ее, художник? Знаешь ли, что в такие моменты, когда ты находишься между – между работой и домом, между остановками автобуса, между падением монет в кошелек билетерши, которая еще не оторвала тебе билетик, – именно в такие моменты иногда больше всего ощущается позор неправильно сделанного выбора? И больше всего хочется задержаться в этом «между», как в спасительной колыбели, уберечься от следующих неправильных жестов и слов?

А рядом с девушкой сидит дедушка. Ему тоже не по себе. Его бабке снова стало хуже, и ни один врач уже не в силах помочь.

Всю жизнь они прошли вместе, и вот она готовится оставить его сиротой.

Он тоже, как и юная его соседка, не знает, любил ли бабку хоть когда-нибудь, но точно знает, что боится ее потерять. Ведь это так страшно – вставать ночью помочиться, а потом гасить свет в старом клозете и шлепать в пустую комнату, в пустую кровать!

Сейчас она хоть во сне покряхтит. Иногда скрипнет какая пружинка под ее исхудавшим телом. И вот ему уже не боязно скользнуть под одеяло – рядом живой человек, дышит, щекочет каждым выдохом его ключицу.

«Помрет бабка. Как пить дать помрет, – думает дед и вздыхает. – Как бы и самому помереть поскорее!»

Ой, да он ли это подумал? Вроде он. Кому же еще?

Вот, значит, как чужая близкая смерть с тобой аукается – на себя начинаешь примерять.

А рядом еще люди: мужчины и женщины, подчиненные и начальники, здоровяки и аллергики, владельцы собак, котов и рыбок.

У кого-то сын на войне, уже неделю не звонил, и телефон отключен. У кого-то на работе грядут увольнения.

Что делать? На кого уповать?

«Господи, помоги! – думает дед и мысленно представляет лицо Бога. – Сохрани старушку еще хотя бы на пару годков!»

Люди говорят, Бог вездесущий. Он все слышит, даже самые тихенькие твои мысли. И если Его о чем-то попросить, то он исполнит. Если ты достоин, конечно. Бабка точно достойна. Но это ведь не ей одной оставаться. А пожалеет ли Бог его, эгоиста… Старик молча шевелит губами и качает головой.

Вот какие это люди. Каждый со своей мечтой и со своей бедой.

Но художнику не видно. Ему интересны только массовые сцены. Ему нравится следить, как толпа проливается через край улиц, как ее отдельные стайки формируются в причудливые формы.

Он пишет свое полотно, стоя на высокой крыше, откуда лиц не видать. Откуда все лица лишь белизна, затертая чьим-то ластиком до простого шаблона.

Да и не заказывали художнику лица, а заказывали массовые настроения, уличную атмосферу.

Люди бредут с кошелками, приглядываются к витринам, штурмуют магазины.

Это потому, что в городах пропали продукты. То одного, то другого не хватает.

Оно, конечно, понятно – война, с импортом-экспортом плоховато. Но народу хочется сытости.

Если макароны, то с кетчупом. Если картошку, то с селедочкой да с лучком. Чай с сахаром. Пирог с начинкой.

И разве осудишь народ за такие желания?

Нет, не осудишь.

А вот за это?

– А вы слышали, говорят, за каждого обнаруженного врага и шпиона будут талоны на дефицитные продукты выдавать.

– Да вы что!

– А что?

– А то, что здорово это! Давно пора!

– У жены день рождения скоро, хорошо бы к этому событию разжиться коньячком.

– Тогда смотри в оба. Выглядывай врага. На ловца и зверь бежит.

Люди уставшие. Люди потухшие.

Странно это. Ведь большинство из них верующие. А глаза не горят.

Привыкли к чудесам? Пообносили обесценившееся волшебство?

На асфальте расчерчены классики. Девочка подталкивает носком ботинка камешек и прыгает по клеткам вслед за ним.

В клетках номера. Не один, два, три и дальше по порядку, а от больших к малым, от миллионов к единицам.

В верхней одинокой клетке, куда еще скакать и скакать, слово «Бог». Большими круглыми буквами, с крошками поломавшегося от излишнего усердия девчачьей руки мела.

Это, значит, вот она – ее такая разлинованная мечта. Из грязи в князи. От плохого номера к хорошему. И к Богу поближе, хоть на работу, хоть в постель.

Может, она и сама этого не осознает. Может, не знает всех подробностей взрослой жизни, где все под этим самым Богом ходят. Но смутно желает продвинуться – вот и толкает камушек. Вот и шепчет про себя: «Подальше лети, подальше!»

– А что это ты, девочка, по этому слову ногами ходишь? – спрашивает случайный прохожий и прищуривается над верхней клеткой на расчерченном асфальте.

Девочка приседает от неожиданности и от пристальности буравящего взгляда.

– А что это ты слово «Бог» топчешь? – повторяет прохожий.

«А вот интересно, – думается ему в этот момент, – жалобы на детей тоже принимают?»

Дочь покойной любительницы черешни провалила карьеру в рекламном бизнесе и благодаря своему низкому сексапильному голосу устроилась в телефонную службу.

Она работала на открытой линии для желающих поделиться информацией о подозрительном поведении граждан и в последнее время все чаще сталкивалась с жалобами на один и тот же номер – 22-й. Его личное дело распухало день ото дня.

К концу каждой рабочей смены дочь покойной любительницы черешни составляла отчет для начальника, который фильтровал полученные от нее сведения и решал, чему доверять, а что отбросить как ненужную шелуху элементарной человеческой зависти и глупости.

Понятно, что часто повторяемые информаторами номера представляли для него особый интерес, и к ним он относился со всей серьезностью.

«Вот и удивится же он, – думала телефонистка, – когда увидит, что только у меня 22-й упоминается четырежды. А ведь есть и другие девушки на линии. Интересно, сколько раз сталкиваются с этим номером они?»

Ей лично сегодня сообщили, что 22-й во время поездки в метро делал пометки в блокноте. Заглядывая ему через плечо, информатор смог различить следующие подозрительные слова: «37-е доказательство» и «разоблачение диктатора».

Оно конечно, может, все совсем невинно. Ну мало ли, человек в метро поэму пишет. Однако же, лучше принять к сведению. Информатор – номер 27 834-й.

У телефонистки уже выстроилась определенная теория, основанная на проведенной ею статистике звонков. Теория заключалась в том, что доносительские качества особо присущи номерам от 20 до 100 тысяч. Как будто именно эта социальная группа развила в себе особый инстинкт к услужению. Большие номера звонили редко (должно быть, махнули рукой на собственный статус и возможность продвинуться). Малые номера не звонили никогда (должно быть, их устраивало то положение, которое они имеют). Хотя все это, конечно, лишь ее личные домыслы.