Хэзер Чайлд - Смартфейс [litres]

– Ты как?

Фрейя медлит с ответом.

– Нормально, насколько это возможно.

– Его не скоро выпустят.

На самом деле наказание Талиса не очень-то занимает ее мысли. Она пытается найти в себе ненависть к нему, но разум путается. Она представляет себе Джулиана, щурящегося от солнца. Видит средневековую фигуру барона, плывущего по своему воображаемому замку, специально созданному для того, чтобы лезть в чужие головы. Неужели Талис просто хотел посадить Руби в клетку, как загадочного зверя, и наблюдать за ней? Судя по грустному лицу мамы, нет. Серебряная комната вновь возвращается, гортанный голос пробирает до костей. Всего несколько дней назад она была полностью в его власти, часть неизбежного процесса, который, видимо, начался, когда он впервые посчитал личность Руби столь же интересной, как и смартфейс. Как он хотел это все закончить? Фрейя потирает покрытые мурашками руки, поняв наконец весь ужас ситуации.

– Надеюсь.

Мама слегка двигается, не замечая, как зеленый мох пачкает ее брюки.

– Она ничего не говорила. В конце, я имею в виду.

Фрейя осознает, что речь идет о последних днях жизни Руби, когда ее стали преследовать.

– Конечно, она ничего не говорила. Это была ее проблема, и она хотела решить ее сама. – Уверенность, с которой она это произносит, удивляет даже саму Фрейю. Умозаключения Руби, еще недавно скрытые от нее, теперь стали похожи на туннели, освобожденные от каменных завалов.

– Она была умной, – соглашается мама. – Но не так-то легко спрятаться, особенно в наше время, даже в темноте. Этого она так и не поняла. – Эстер качает головой. – Не знаю, каким было детство бедняжки, но, похоже, ей казалось, будто никто ее не замечает. Иногда она брала мою красную помаду и рисовала ею на веках, помнишь? Потому что ей казалось, что обычный макияж никто не заметит. – Ее голос становится тише, она трепетно относится к этим воспоминаниям. – А еще мне пришлось улаживать проблемы с магазином американских сладостей, чтобы они не выдвигали обвинений. Она думала, они не заметят.

О некоторых вещах Фрейя не знала, последние восемь лет теперь выстраиваются в ясную линию.

На языке у девушки вертятся вопросы, но мама сидит неподвижно, вспоминая о чем-то еще более древнем.

– Я не знала, сумею ли с ней справиться. Я так боялась, что у меня опять ничего не выйдет.

– О чем ты? – Но Фрейя и сама уже понимает. Всплывают воспоминания из далекого прошлого: крохотные ножки в ползунках. Первый опыт Эстер в усыновлении.

– До ноября у меня неплохо получалось, а потом я сказала опеке, что это для меня слишком. – Она делает паузу, ковыряя ногтем мягкую древесину. – На Хэллоуин мы вырезали в тыкве страшное лицо, ему понравилось. Но ему понравилось это настолько, что он захотел зажигать внутри свечку каждую ночь. Однажды он спрятал тыкву где-то в доме, и я, хоть убей, не могла ее найти и не могла заставить его признаться.

Фрейя почти не дышит.

– Но ты потом нашла?

Мама кивает.

– Да, когда подметала под кроватью, пару дней спустя после того, как его забрали. – Ее голос кажется безжизненным. – Мне следовало быть внимательнее. И с Руби было очень нелегко. Я ожидала чего-то более страшного, чем в первый раз, но, честно говоря, была рада тому, что у меня появился второй шанс.

Фрейя берет мать за руку, чувствует теплую кожу, обтягивающую кости. Что тут скажешь. Они обе знают, что Эстер вложила частичку души в попытки сделать так, чтобы Руби чувствовала себя как дома. Наконец Эстер со стоном вытягивает ноги, сидеть неудобно.

– Я рада, что пришла сюда. – Она встает. – Я бы не вынесла, если бы пришлось писать тебе все это в сообщениях. Ну что, теперь можем вместе пойти домой.

– Домой?

– Ну, Талиса только что арестовали, но нас обеих наверняка скоро вызовут для дачи показаний. Я думала, тебе хотелось бы провести это время в семейном кругу.

Фрейя позволяет маме вести себя по помосту назад, замечая, как новые листья, кружась, падают с деревьев. Она пытается представить себя на месте Эстер, вообразить все то, через что ей пришлось пройти.

– Хочешь, я вернусь домой?

Мама останавливается.

– Нет.

– Уверена? Просто… – Фрейя спотыкается о камыш. – Я уже давно не меняла обстановку. Кажется, я застряла, и пора на что-то решиться. – Одна нога с хлюпаньем проваливается в углубление, и Фрейя хватается за Эстер, которая тут же принимается отряхивать дочери брюки. Мама пожимает плечами, но, судя по ее лицу, она рада. А ее ответ согревает теплее, чем дюжина самонагревающихся шарфов.

– Если ты этого хочешь.

Они неторопливо возвращаются, проходят за забор и оказываются в деревне, где кипит жизнь: из окон доносится музыка, вдалеке звенит коровий колокольчик, который кто-то повесил на козу. Фрейя воодушевляется, заслышав металлический стук.

– Можешь вернуться в свою кузницу и спокойно побриться. А то ноги у тебя уж больно волосатые, – говорит она, ждет, пока до мамы дойдет, и в награду получает первую улыбку с момента возвращения. Шлюзовые ворота открыты, и у Фрейи возникают все новые и новые вопросы, особенно о деревне, куда они идут, когда находят ее пальто. Перед уходом Эстер уже не хуже дочери разбирается в том, как все устроено; они успели посетить все главные достопримечательности, включая медицинские учреждения, которые в каком-то смысле представляют сочетание старины и всего нового. Они обсуждают, как будут перевозить вещи Фрейи, и между матерью и дочерью снова появляется непринужденность. Они идут к автобусной остановке, где останавливаются, прощаются, и Фрейя позволяет Эстер долго и крепко обнять себя, вдыхая аромат маминого шампуня, который та не меняла с годами.

День стоит спокойный. Домочадцы собрались на кухне, давно расправившись с приготовленным Гейл супом, и разливают по маленьким стаканам, кажется, бесконечный запас крепкого сидра. Этой ночью на центральной площади будет шумное празднество, куда приглашены абсолютно все. Фрейя с улыбкой кивает, но ноги сами несут ее вверх по лестнице, где она без сил падает на кровать. Усталость берет свое, и она то проваливается в сон, то просыпается; а часом позже оказывается одна в тихом доме и понимает, что все ушли. Потягиваясь, девушка открывает жалюзи и видит чистый, безоблачный вечер, задымленный от большого костра.

С площади доносятся звуки народной музыки, и на мгновение она ощущает тревогу. Она ведь все сделала правильно, придя сюда? Здесь нет лент соцсетей на стенах, которые отвлекали бы ее, нет голоса в голове. А так ли умны эти умные смартфейсы? Кажется, целая вечность прошла с тех пор, как она задавала этот вопрос. Иначе она бы не оказалась здесь, а Талиса бы не арестовали. Можно ли считать это местью за Руби?