Альетт Бодар - Молитвы из горнов и печей. Тень над домом Ягуара

Но есть добро и есть зло, и когда Шолотль придёт забрать её душу, она встретит его открыто и не стыдясь – зная, какую сторону выбрала.

Жрец самодовольно продолжает:

− Ты должна была знать, что вы обречены на провал. Этот Дом хранит верность, ваш командор тоже. Она сдала тебя, чтобы не пострадать от твоего предательства.

Тесипьяни... Нет, нельзя об этом думать, нельзя... Это неудивительно, никогда не было удивительно, после всего, что натворила Тесипьяни...

− Ну разумеется, она меня сдала. − Хочитли старается, чтобы голос звучал ровно. − Воины-ягуары не следователи. Мы оставляем допросы вам.

Жрец неторопливо меняет позу и вдруг без предупреждения отвешивает Хочитли пощечину. Его обсидиановые кольца глубоко врезаются в кожу. Хочитли чувствует во рту кисловатый привкус крови и опять вскидывает голову, провоцируя его ударить ещё раз.

Он бьет ещё и ещё. С каждым ударом её голова откидывается назад, белая вспышка боли отдается в скулах, по лицу бежит тёплая кровь.

Наконец он прекращает, и Хочитли, обмякнув, упирается взглядом в пол. В глазах темнеет: путы впиваются в горло, неприятно напоминая о том, что близко удушье.

− Ну что, начнем заново? − Голос у него равнодушный. − Ты выкажешь мне уважение, какое подобает представителю Почитаемого Оратора.

Он вообще-то никто, безбожник, посмевший использовать боль как оружие, осквернив её таким обыденным делом, как допрос. Но боль − не оружие и никогда не была оружием. Хочитли силится вспомнить нужные слова, сложить их к стопам Чёрного, свою молитвенную песнь в этом безбожном месте.

Я падаю перед тобой ниц, я простираюсь перед тобой.

Предлагаю драгоценную влагу моей крови, предлагаю боль, сжигающую меня.

Я падаю туда, откуда не подняться, откуда нет возврата.

О господин ближнего и близкого, о хозяин Дымящегося Зеркала,

О ночь, о ветер...

Должно быть, она произнесла эти слова вслух, потому что он ударил её снова. Она почувствовала быструю, яростную оплеуху, только когда врезалась затылком в стену. В голове зазвенело, и весь мир начал сжиматься и расширяться, а цвета стали слишком резкими...

И ещё, и ещё, и всё вокруг медленно сливается, складываясь внутрь как смятая бумага, а боль огнем разносится по мышцам.

Я приму покаяние ледяной водой,

Крапивой и шипами обдеру всё лицо и сердце.

Через землю страданий, умирающих землю...

Она думает, что он, наверное, закончил, и вдруг дверь опять открывается и по камере разносятся гулкие размеренные шаги.

Она бы подняла голову, но нет сил. Даже фокусировать взгляд на полу слишком утомительно. Хочется просто откинуться назад, закрыть глаза и грезить о мире, где Тонатиу-Солнце омывает её своими лучами, где от прилавков уличных торговцев разносятся ароматы чили и масла для жарки, где пальцы касаются мягкой и шелковистой накидки из перьев...

Шаги останавливаются: кожаные мокасины, изумрудно-зелёные перья, дразнящий аромат хвои и благовоний.

Тесипьяни. Но больше не та знакомая девушка, а командор Тесипьяни, которая продала их всех жрецам, бросила Хочитли на растерзание звёздным демонам.

− Пришла позлорадствовать? − спрашивает или пытается спросить Хочитли, потому что выходит только шёпот. Она даже не знает, слышит ли Тесипьяни. Стены вокруг смыкаются, от пульсирующей боли во лбу темнеет в глазах, и всё растворяется в горячечном мраке.

Спустившись с трибун на узкий клочок земли, Оналли перебежала площадку для игры в мяч. По обе стороны нависали стены с каменными кольцами. Здесь состязались игроки в мяч, но сейчас сезон Поднятия Флагов, и они наслаждаются заслуженным отдыхом.

Это означает, что перекрытый вход охраняет только один императорский воин: убрать его − детская забава.

Люди часто забывали, что стадион сооружен так, что задней стеной примыкает к Дому Ягуара и ложи почётных гостей в дальнем конце имеют общую стену с задним двором Дома.

Двор будет охраняться, но с этим можно справиться. Аткоатль остался у входа, переодетый императорским воином: издалека он отобьет охоту рассмотреть его поближе. Кроме того, если снаружи что-нибудь пойдет не так, он предупредит Оналли по рации.

Ложи были пусты. Оналли направилась к той, что принадлежала Почитаемому Оратору. Её украшали стилизованные под старину барельефы подвигов богов: Пернатый Змей возвращается из подземного мира с костями человечества, Чёрный, объятый пламенем и ветром, сбрасывает Второе Солнце.

Эта трибуна была самой высокой, но всё равно недостаточно, чтобы перемахнуть через стену. И вообще, если бы существовала хотя бы малейшая возможность перепрыгнуть, здесь поставили бы вооруженную до зубов охрану.

Оналли немного постояла, размеренно дыша. Потерла оцарапанные уши, чувствуя, как по коже струится кровь. Ради Чёрного, чтобы Он присмотрел за ней. Ради Тонатиу-Солнца, который свалится с неба, если Его не кормить.

Ради Хочитли, которая заслуживает лучшей участи, чем уготовила ей Тесипьяни.

Она подтянулась одним текучим, бездумным движением: Ногти у неё алмазно-твёрдые, спасибо нанотехнологиям Аткоатля, и найти точку опоры на резьбе было легко, если не думать о богохульстве, о том, как отнесется Чёрный к пальцам, цепляющимся за его барельеф, − на это больше нет времени...

Она тяжело дыша поднялась на крышу ложи. Стена перед Оналли была гораздо более гладкой, но если быть внимательной, на ней тоже можно найти за что уцепиться. На самом деле ничуть не тяжелее последнего восхождения на самое большое здание Джианджинского Технологического комплекса, когда она воровала чертежи из сейфа. Не тяжелее бесконечных часов тренировок, когда наставники ругали за недостаток стараний.

Но наставники мертвы или залегли на дно, а этот Дом за стеной − её единственный дом, место, где она выросла, место, где могла быть в безопасности, а не играть в бесконечное притворство. Место, где она могла начать шутку, и её подхватила бы дюжина человек. Место, где они пели гимны в зимнее солнцестояние, собирая свою кровь в общий сосуд.

Руки, скользкие от пота, сорвались из трещины. Одно невероятно долгое мгновение Оналли ощущала, как падает в темноту, − и, ахнув, удержалась, хотя вниз с грохотом сорвался камень.

Никто не услышал? За стеной, похоже, тихо...

Вокруг только темнота, как объятия Праматери Земли. Оналли стиснула зубы и потянулась вверх, нащупывая следующие выступы.

Два года назад

Речь командора Тесипьяни по случаю вступления в должность оказывается скомканной и необычайно мрачной. Её предшественница командор Малиналли пела дифирамбы Дому и его значимости, словно весь мир вертится вокруг них в эту Эпоху и в следующую.