Альфред Бестер - Тигр! Тигр! [сборник litres]

– Скрим, да что же может быть значимей путешествий во времени?!

– Карпентер, слушай сюда. Эйзенхауэр не баллотировался в президенты вплоть до середины двадцатого века. Натан Райли не мог быть другом Алмазу Джиму Брэди и одновременно ставить на победу Эйзенхауэра в предвыборной гонке… потому что Брэди умер за четверть столетия до того, как Айк стал президентом. Марчиано побил Ла Старцу спустя пятьдесят лет после основания Генри Фордом автомобильного бизнеса. Путешествие Натана Райли во времени пестрит подобными анахронизмами.

Карпентер озадаченно глядел на него.

– Лейла Мэйчен не могла взять в любовники Бен Гура. Бен Гура в Риме никогда не было. Его вообще никогда не существовало. Он персонаж романа. Она не могла курить. Тогда у них не было табака. Видишь? Новые анахронизмы. Дизраэли не мог бы прокатить Джорджа Хэнмера на «Роллс-Ройсе», потому что автомобиль изобрели спустя много лет после смерти Дизраэли.

– Ты что несешь? – воскликнул Карпентер. – Хочешь сказать, они всё выдумали?

– Нет. Не забывай, им не нужен сон. Они не принимают пищу. Они не лгут. Они действительно отправляются в прошлое. Там едят и там спят.

– Но ты ведь заявил, что их рассказы не выдерживают критики. Что они полны анахронизмов.

– Потому что они перемещаются в прошлое, каким себе его представляют. У Натана Райли своя картина Америки начала двадцатого века. Она ошибочна и полна анахронизмов, потому что он не ученый; однако для него реальна. Он может там жить. И остальные в своих.

Карпентер вытаращился на него.

– Концепция с трудом поддается осмыслению. Они открыли, как превращать мечту в реальность. Они узнали, как перемещаться в реальность, созданную их воображением. Они могут остаться там и жить, вероятно, вовеки. Господи, Карпентер, вот она, ваша Американская Мечта. Чудо, бессмертие, творение по образу и подобию Божьему, власть ума над материей… Его необходимо исследовать. Его нужно изучить. Его надо даровать миру.

– А ты это можешь, Скрим?

– Нет. Я историк. Я не творческая натура, это выходит за пределы моих возможностей. Вам нужен поэт… человек, понимающий, как воплощать мечты. От воплощения мечты на бумаге или холсте недолог путь до овеществления мечты в реальности.

– Поэт? Ты серьезно?

– Конечно серьезно. Ты не знаешь, кто такие поэты? Вы нам пять лет талдычили, что война ведется во имя защиты поэтов.

– Скрим, ну не вредничай. Я…

– Отправь в палату «Т» поэта. Он узнает, как они это делают. Только он способен. Поэт и сам в какой-то мере уже владеет этим искусством. Когда поймет, то научит ваших психологов и анатомов. А они смогут научить нас. Но поэт – единственный мыслимый интерпретатор, связующее звено между контужеными и твоими экспертами.

– Скрим, я думаю, ты прав.

– Тогда не тяни, Карпентер. Твои пациенты возвращаются в наш мир все реже и реже. Необходимо выведать секрет, прежде чем они исчезнут навсегда. Пошли в палату «Т» поэта.

Карпентер щелкнул тумблером интеркома.

– Поэта мне! – приказал он.

Он ждал, ждал… ждал… пока Америка лихорадочно перебирала свои двести девяносто миллионов закаленных и отточенных экспертных инструментов, призванных защитить Американскую Мечту о красоте, поэзии и Лучшем в Жизни. Он ждал, пока ему разыщут поэта, и не понимал, отчего так тянут, почему поиск не дает результатов, не понимал, почему Брэдли Скрим покатывается со смеху над этим заключительным, воистину роковым исчезновением.

Крэйн знал, что тут должен быть берег моря. Об этом ему говорили как инстинкт, так и нечто большее: обрывки знания, липшие к его разгоряченному лихорадкой, истерзанному мозгу; звезды, все еще видимые по ночам в редких облачных прорехах; компас, чей дрожащий перст продолжал указывать на север. Вот это самое странное, подумал Крэйн. Вопреки разгулу хаоса Земля сохранила ориентацию полюсов.

Берега больше не было; моря тоже не было. Лишь блеклая полоска бывшей скалы тянулась к северу и югу на неисчислимые мили. Полоска серого пепла. Серый пепел и зола окружали его повсюду; серый пепел протянулся впереди, насколько хватало глаз. Мелкий, словно сквозь сито просеянный, пепел вздымался до колен, вихрился при каждом движении и мешал дышать. Под безумными порывами ветра зола скучивалась в плотные облака. Когда – часто – лили дожди, огарки обращались в вязкий ил.

В небе ярились вихри. Вздымались черные тучи, пронизываемые косыми лучами стремительно марширующего по земле солнечного света. Там, где луч ударял в бурю золы, танцевали и искрились мелкие частицы. Там, где сияние касалось дождя, возникали радужные арки. Шел дождь; задували бури золы; сверху вниз бил свет – вместе они слагали нескончаемые пазлы черно-белого насилия. Так проходили месяцы. Над каждой милей широкой Земли.

Крэйн миновал край усыпанных пеплом скал и пополз вниз, по ровному склону, бывшему некогда океанским дном. Он так долго странствовал, что потерял всякое ощущение боли. Он обдирал локти, подтягивая тело вперед. Потом подтягивал правое колено и снова отталкивался локтями. Локти, колено, локти, колено. Он забыл, что такое ходьба.

Жизнь, осоловело размышлял он, чудесна. Жизнь ко всему приспосабливается. Если нужно ползти, ползет. На коленях и локтях образуются мозоли. Шея и плечи укрепляются. Ноздри учатся высмаркивать пепел прежде, чем тот попадет в легкие. Раненая нога раздувается и опухает. Немеет, чтобы вскоре сгнить и отвалиться.

– Простите, – сказал Крэйн. – Я не до конца понимал, как…

Он уставился на высокую фигуру впереди и попытался осмыслить слова. Это был Холмайер. В запятнанном лабораторном халате, седой, всклокоченный, Холмайер сохранял равновесие на слое пепла, и Крэйн задумался, почему крутящиеся облачка золы видны сквозь его тело.

– Ну и как тебе нравится твой мир, Стивен? – спросил Холмайер. Крэйн жалко помотал головой.

– Не слишком красиво, э? – сказал Холмайер. – А ты оглянись. Пыль, и больше ничего. Прах и пыль. Ползи, Стивен, ползи. Ты не найдешь ничего, кроме пыли и праха…

Холмайер откуда-то извлек бокал воды. Холодной, чистой воды. Крэйн увидел, как формируется на поверхности легкий налет росы, и у него пересохшая глотка словно наждачкой покрылась.

– Холмайер! – вскричал он. Попытался подняться, дотянуться к воде, но вспышка боли в правой ноге остановила его. Он снова присел на корточки.

Холмайер отпил воды и плюнул ему в лицо. Влага была теплой.

– Продолжай ползти, – проговорил Холмайер горько. – Если хочешь, проползи вокруг света. Не найдешь ничего, кроме пыли и праха… – Он опорожнил бокал на землю перед Крэйном. – Продолжай ползти. Сколько миль? Сам посчитай. π D . Диаметр около восьми тысяч…