Марина Эльденберт - Бабочка

Вирна Мэйс

В себя прихожу от пощечины. Хотя нет, пожалуй, от двух, потому что первая только отзывается звоном в ушах, а вторая вспыхивает на коже болью.

— Очухалась? — фыркает Ромина. — Какие же вы, людишки, слабенькие. Доза-то была для икринки.

Доза? Доза чего? Я с трудом соображаю, но меня бросает сначала в холодный пот, потом в жар. Во рту сухость, перед глазами все плывет.

— Давай, чучело. Приходи в себя. Я хочу, чтобы ты была в сознании, когда будешь подыхать.

Я… что?! Широко распахиваю глаза, рывком бросаясь на сидящую рядом въерху, но что-то с силой дергает меня назад. Это что-то — вмонтированные в сиденье эйрлата ремни, спеленавшие меня, как ребенка. Запястья отзываются болью, и я не сразу понимаю, что мои руки плотно связаны за спиной.

— Вот, так уже лучше.

Ромина сидит на сиденье рядом со мной. Помимо нас, в салоне никого нет, ее дружки трутся поблизости, тонированные стекла пожирают любой свет, который пытается проникнуть внутрь. Здесь пахнет дорогой кожей, духами и сладким дымом, от которого слезятся глаза. Впрочем, возможно, они слезятся от того, что вколола мне Алетта. Это заставляет рвануться еще сильнее. Тщетно.

— Я предупреждала тебя, — фыркает въерха, разглядывая свои ногти. — Предупреждала, чтобы ты держалась от него подальше и чтобы не вставала у меня на пути.

— От кого? — выдыхаю я.

Из-за того, что горло дерет, получается сипло.

— От Лайтнера, — раздраженно цедит она. — Не прикидывайся еще большей дурой, чем ты есть.

От… Лайтнера?! Я с трудом подавляю желание расхохотаться ей в лицо, от смеха меня останавливает только то, что это будет истерика. Самая натуральная истерика, которая сейчас мне совсем не нужна. Пока я прикидываю, как бы объяснить ей, что ее Лайтнера я и раньше обходила по пологой дуге, а теперь при виде него буду сворачивать в противоположную сторону, она продолжает:

— Знаешь, он ведь совсем на тебе помешался. Никогда не видела, чтобы он за кем-то так бегал. Даже за мной!

Она вцепляется мне в подбородок с такой силой, что ногти впиваются в кожу.

— Он даже с этой унылой идиоткой Кьяной связался, чтобы тебя позлить.

Кажется, помешалась здесь она. Открываю рот, чтобы возразить, но Ромина с силой отталкивает меня — так, что голова моя резко запрокидывается назад.

— Ничего, с ней я разберусь иначе. Если не ошибаюсь, папочка не очень доволен специальностью, которую она выбрала, поэтому вышвырнул ее из дома, и теперь она сама платит за жилье. Посмотрим, долго ли продержится… если кое на кого поднажать.

От всего этого голова у меня идет кругом, но сейчас мне ясно только одно: Ромина рехнулась. А может быть, и нет: судя по тому, что выкинул К’ярд, такие, как они, упиваются своей вседозволенностью. Им наплевать на других, на их желания и проблемы, куда более серьезные, чем задетая словом «засранец» гордость. Осознание этого заставляет скривиться.

— Дура здесь ты, — говорю я. — Если считаешь, что…

В продолжение должно быть «он мне нужен», но продолжения нет: от очередного удара у меня лопается губа, и рот наполняет вкус крови.

— Не представляю, что он в тебе нашел. Мозгов в тебе ноль, внешности тоже, — выплевывает она. — От того, что тебя не станет, мир вообще не изменится.

— Уверена, что об этом никто не узнает? — спрашиваю, глядя ей в глаза. — Думаешь, Алетта будет молчать, когда узнает…

— Алетта будет молчать, — обрывает меня Ромина. — Потому что она уже давно валяется в парке, у нее сильнейший передоз, с таким не живут.

Я вдруг отчетливо понимаю, что она действительно хочет меня убить. Дочь главного судьи Ландорхорна — убийца. Это достойно какого-нибудь дешевого детективчика на один вечер, но мы не в дешевом детективчике. Мы в реальности, и в этой реальности она говорит о смерти Алетты с отрешенным выражением лица, с таким же, как я говорила о самых незначительных вещах. Хотя нет, отрешенность — это не про нее. В ее глазах сверкает ненависть, силу которой я даже представить себе не могу. Да мне вообще сложно себе представить, как можно кого-то убить.

— Ты все это устроила, потому что он на меня запал? — хрипло выдыхаю я.

Она действительно сумасшедшая. А я… мне надо как-то отсюда выбираться, поэтому сейчас я пытаюсь ослабить веревку, шевеля запястьями.

— Пф… — Ромина дергает плечом. — Сдался он мне. Когда его авторитет рухнет, от Лайтнера К’ярда не останется ничего, кроме обломков его самолюбия.

— Тогда почему?!

— Потому что ты бросила мне вызов у всех на глазах. Ты осмелилась мне дерзить, и все это видели.

— Не лучше ли поставить меня на место при всех? — Я все еще пытаюсь до нее достучаться. — Сделать так, чтобы все видели мое унижение.

Веревка впивается в кожу с такой силой, что я стискиваю зубы, но вида не подаю. Кажется, она начинает поддаваться.

— Сдалось мне твое унижение. — Она смотрит на меня сверху вниз. — Я просто не хочу, чтобы ты отравляла Кэйпдор своим присутствием.

Ромина наклоняется совсем близко ко мне, морщит нос, из-за чего ее холеное и в общем-то красивое лицо превращается в зловещую маску.

— От тебя воняет, калейдоскопница.

Решение приходит внезапно. Я с силой ударяю ее головой в подбородок, дергаю руки и чуть ли не ору от боли в запястье. Ромина с воплем валится на пол салона, я же чувствую свободу и бью онемевшими пальцами в крепление ремней. Они отстегиваются, следующий рывок — в направлении дверцы.

— Помогите! — ору я во все горло, глотая холодный воздух.

И понимаю, что все бесполезно. Огни, которые я видела, — это огни застывшей поодаль громады Ландорхорнского химкомбината и плавучих фонарей, которые мечутся туда-сюда под сильными порывами ветра. Мы на окраине города, на побережье, волны идут одна за другой, поднимаясь все выше. Рев океана перебивает крик Ромины, которая рывком хватает меня за волосы и втягивает обратно в салон:

— Ты выбила мне зуб, надра!

От оплеухи из глаз сыплются искры, ошалевшие парни тут же подбегают к нам.

— Все, — цедит Ромина, прикладывая ко рту белоснежный платок с вензелями семьи. — Летим. Она уже достаточно пришла в себя.

Нет. Нет, нет, нет! Я рычу, кусаюсь, царапаюсь. Кому-то достается пяткой в пах, и раздается вой, но против троих парней и взбешенной Ромины моих сил все равно не хватает. На сей раз руки стягивают так, что боль прошивает предплечья, кульком швыряют на пол, а усевшиеся на заднее сиденье въерха и ее дружок ставят на меня ноги.

— Так-то лучше, — доносится сверху смешок.

— Роми, ты уверена? — растерянный голос с водительского сиденья. — Там едхов шторм…

— И будет еще более едхов, если ты немедленно не поднимешь этот драндулет в воздух.

Эйрлат взлетает. Все выше, выше и выше, если не ошибаюсь, мы уже нарушили все допустимые правила: машинам запрещается подниматься выше семи валлов, но по ощущениям мы уже на двадцати. Только по ощущениям, потому что вижу я исключительно пол салона.