Эмил Манов - Избранное

Это было все. Замгрейтполисмена любезно попрощался с нами и даже снял кепи, как снимают шапку перед покойником, а Шпик, верный старой дружбе, задержался подле нас еще на минутку.

— Извините, если что не так, — сказал он, горячо пожимая нам руки.

— Да что там, все в порядке, — сказал я.

— Вы на меня не сердитесь, не правда ли? — вздохнул мистер Шпик. — Если бы не я, был бы кто-нибудь другой. А я только погубил бы свою карьеру… Вы ведь меня понимаете?

Лина фыркнула и повернулась к нему спиной, но я уверил его, что вполне его понимаю, и добавил, что чувствовал бы себя последним подлецом, если бы он из-за нас погубил свою карьеру, и что я бесконечно счастлив, раз этого не случилось. Я готов, сказал я, не только в Энсестрел касл просидеть до конца своих дней, но и отправиться в ад, лишь бы он продолжил свое продвижение по службе.

Мистер Шпик Полисменмейстер прослезился и, руководствуясь добрыми чувствами, дал нам некоторые напутствия на будущее. Он сказал, что наше поведение впредь должно быть образцовым, как и подобает узникам Энсестрел касл, являющейся образцовой тюрьмой. При этом он уверил нас, что, хотя через портал можно свободно входить и выходить, никто не стремится оттуда выйти, поскольку в замке есть все необходимое для уибробца, включая удобные стойла и комфортабельное кладбище. И пожелал нам в нашем новом доме веселого времяпрепровождения.

Так трогательно простились мы с нашим незаменимым сопровождающим-философом мистером Шпиком. Затем он сел в вездеход рядом со своим коллегой и улетел.

Мы с женой продолжали стоять перед красивым порталом. Тут же один из оборванных уибробцев подошел к нам, взял чемодан и сделал знак, чтобы мы следовали за ним.

Через портал мы прошли беспрепятственно и зашагали по узкой улочке. Пламя факела освещало с обеих сторон улочки какие-то продолговатые помещения из досок, немного выше человеческого роста. Я предположил, что это склады или конюшни, но, к нашему удивлению, проводник нырнул в одно из этих помещений и мы — вслед за ним.

Внутри было тихо и темно. Пахло лошадиным навозом и потом, слышалось тихое сонное ржание. Я решил, что в Энсестрел касл свирепствует жилищный кризис и потому, пока не освободится камера в замке, нас временно поселяют в хлеву. Мое предположение подтвердилось, потому что наш проводник впихнул нас между двумя дощатыми перегородками, сказал «гуд найт» и удалился.

В темноте я нащупал подстилку из ржаной соломы. Уложил Лину, которая едва держалась на ногах, и лег сам. И хотя в голове у меня мелькнула мысль о том, что в Уибробии, если хочешь уцелеть, лучше не спать, заснул как убитый.

Автор и его жена убеждаются в том, что Энсестрел касл в сущности — Энсестрел стейбл. Единственная республика на Уибробском материке и что она собой представляет. Автор и его жена снова встречают мистера Аймсори Плиза. Они знакомятся с одним старым англичанином. Странная внешность и еще более странное поведение англичанина.

Проснулся я от щекотки — что-то щекотало мое лицо, и я спросонья подумал, что это румбой из «Уиброб эксельсиор пэлис», имевший обыкновение будить нас пером райской птицы. Увы, это был не румбой, а слепень. Я прогнал его, но он, как любой слепень, все время возвращался и садился на прежнее место. Наконец мне удалось его прогнать, но при этом я прогнал и сон.

Мы находились, как я и подумал еще вчера вечером, в обыкновенной конюшне. Стойло, в котором мы спали, имело размеры 3,5 на 2,5 ярда и было отделено от соседних дощатыми перегородками. Я насчитал сорок таких стойл, из чего сделал вывод, что владелец Энсестрел касла до того, как он передал свой замок государству, наверняка занимался разведением лошадей.

Конюшня была заселена, о чем свидетельствовали одеяла, полотенца и белье, развешанные на деревянных перегородках. Но самих обитателей не было. Только в стойле с правой стороны кто-то ворочался и охал, и время от времени до нас доносились цветистые проклятия на староанглийском. Там, наверное, жил какой-нибудь старик.

Я размышлял о том, куда же наши соквартиранты могли так рано уйти, и тут вспомнил об утренней проверке — слышал, что в тюрьмах так заведено — как вдруг где-то поблизости запел хор. Хор был смешанным, но преобладали мужские голоса. Так как позднее я выучил эту песню и не раз пел ее вместе с другими заключенными, приведу ее текст: [38] Прошу читателя извинить меня, если перевод покажется ему недостаточно поэтичным. Что касается точности перевода — за это я ручаюсь. (Прим. авт.)

Я подошел к одному из маленьких окошек, пробитых в дощатой стене конюшни, высунул голову и посмотрел по сторонам. Узкая пыльная улочка, разделяющая два ряда конюшен, похожих на нашу, вела к небольшой площади, где собралось сто пятьдесят — двести уибробцев. Счастливо улыбаясь, подняв головы к небу, они пели. Они были босиком и стучали копытами в такт песне. В отличие от прочих жителей Уибробии, кое на ком были лишь лохмотья, кое на ком — ветхие пиджаки и брюки. Кроме того, у них отсутствовали гривы и хвосты, и это придавало им вполне человеческий вид. Я подумал, что здесь вместо того, чтобы стричь под нуль, наверное, удаляют гривы и хвосты. Впоследствии это подтвердилось. Но самым странным казалось то, что нигде не было видно тюремщиков.

Сгорая от нетерпения узнать как можно скорее, что представляет собой Энсестрел касл или с т е й б л [39] Стейбл — хлев, конюшня (англ.) . (Прим. авт.) — так называли его в песне заключенные, — я пошел будить Лину. Проходя мимо стойла нашего соседа справа, из любопытства приостановился. Но сосед что-то бормотал, укрывшись с головой старым одеялом, и я не смог его рассмотреть. Широкополая шляпа с порванными полями и трость лежали на соломе возле него, а в глубине стойла я увидел бутыль из зеленоватого стекла вместимостью около десяти пинт [40] Пинта — староанглийская мера объема жидкости, около 0,5 л. (Прим. авт.) , на две трети наполненную какой-то жидкостью.

За час-полтора Лина закончила свой туалет, и мы вышли на улочку. Ворота конюшни были открыты, и нас никто не остановил — это был добрый знак, а, как я уже говорил, мои предчувствия никогда меня не обманывали. Уибробцы обоих полов, которые утром пели на площади, разбрелись кто куда, и каждый занялся своим делом: одни подметали улочку, другие доставали деревянной бадьей воду из обыкновенного колодца, третьи, устроившись в тени конюшен, писали что-то на своих ногтях (как я узнал впоследствии, интеллектуалы в Энсестрел касл пишут иглами на своих ногтях, поскольку вносить бумагу сюда запрещено). Множество детей разного возраста играли в поезд и били копытцами по пыли. Увидев нас, они на мгновение прекратили игру и уставились на нас, а взрослые учтиво поздоровались с нами и продолжили свои занятия. Кто знает почему, я почувствовал себя из-за наших с Линой хвостов и грив ужасно неловко. С ними мы, наверное, выглядели более ретивыми уибробцами, чем сами уибробцы.