Кристина Далчер - Голос

– Я однажды видел один документальный фильм, мэм, – говорит он. – Даже до конца не смог досмотреть – уж больно страшно. В этом фильме люди держали свою маленькую дочку взаперти и не разговаривали с ней, по-моему, лет двенадцать. Двенадцать лет , мэм! Вы представляете?

Я качаю головой, хотя прекрасно могу себе это представить. Такое иногда случалось.

А этот лингвист-самоучка Петроски продолжает, даже не сознавая того, насколько правильны его выводы:

– Значит, если взять ребенка – любого ребенка – и позволить ему говорить, то он и будет говорить. А если не позволить… – он снова шлепает ладонью по столу, – то хоп и все : говорить он так и не будет. Словно у детишек внутри что-то вроде часового механизма…

– Да, именно так и есть. – Ни к чему рассказывать сержанту Петроски о гипотезах, связанных с критическим периодом развития речи, также известным как теория «используй-или-потеряешь». Он и так прекрасно уловил суть, не пользуясь хитроумным лингвистическим жаргоном.

– Я, вообще-то, вот о чем хотел спросить, мэм… – И он смотрит мне прямо в глаза. А у него глаза ярко-голубые и очень спокойные, но в их глубине таится боль. – Что случится с моей маленькой дочкой, если ей так толком и не разрешат заговорить? Она что, превратится в недоразвитую немую женщину? И ее в итоге поместят в особый приют? Как ту девочку Джини из фильма?

У меня для него есть тысяча ответов, но ни одного я сейчас озвучить не могу. Джини, та девочка из документального фильма, так говорить и не научилась. Хотя ее много лет всячески пытались как-то к этому подтолкнуть лингвисты, которых, впрочем, куда больше интересовали собственные исследования, связанные с подобным феноменом, или публикация очередной книги, посвященной Джини, чем судьба самой девочки. Так что Джини действительно в итоге оказалась именно там, где и предположил Петроски: в особом приюте.

Дополнив свое послание Патрику кое-какими завершающими штрихами, я отдаю записку Петроски, а он, вдруг схватив меня за руку, горячо шепчет:

– Вы ведь можете помочь? Вы ведь доктор, да?

Я кивнула. Да, вроде бы так.

– Так вы можете помочь? – Он умолкает, смотрит на три полоски, нашитые на рукав, и говорит: – Вы же понимаете, я принес присягу… Но, может, нам все-таки удастся как-то из этого выбраться? Не может же эта история с Истинными длиться вечно.

Так. Пожалуй, пора подбросить в огонь еще полешко.

– Вы правы. Не может. И, возможно, не будет. Еще несколько лет, и о преподобном Карле будут упоминать лишь в примечаниях. Хотя, конечно, он может и надолго тут застрять.

– Да? – Петроски вытягивается в струнку.

– Знаете, сержант, – говорю я, на ходу что-то выдумывая, приукрашивая и проклиная себя за то, что сознательно разжигаю пламя, – несколько лет назад мне попалась одна статья… Обычно считалось, что детям нужно дорасти лет до тринадцати-четырнадцати, чтобы… произошло это ваше «хоп и все». Но вот что я вам скажу как эксперт: на это детям отведено гораздо меньше времени. Года три-четыре, а потом их головной мозг вроде как… – я ищу подходящее слово, – вроде как отключается.

Сержант Петроски бледнеет, и я невольно морщусь, хотя именно такой реакции я и добивалась.

– Ну, я, пожалуй, лучше вернусь на свое рабочее место, – говорю я. Парню все равно нужно дать хотя бы несколько минут, чтобы он сумел все это переварить. А я пока обсужу дальнейший план действий с Лоренцо.

Оставив у Петроски на столе ключи от «Хонды», я возвращаюсь в свой отсек, но на этот раз несколько иным путем. Половина ID-карт оказывается повернутой вверх ногами, но примерно дюжину мне все же прочесть удается, поскольку я, памятуя о совете Лоренцо, обращаю внимание только на те графы, где указана степень и должность.

Примерно два процента населения имеют докторскую степень. Если игнорировать степень по английскому языку, то процент будет еще меньше. Значительно меньше.

– Я насчитала девять, – говорю я. – Примерно из двенадцати.

Лоренцо с ID сотрудников повезло значительно больше.

– А я пятнадцать из двадцати.

Две трети, три четверти – какая разница: в этой лаборатории полно специалистов. Между прочим, при наличии достаточного времени можно и обезьяну прямо на машинке шпарить наизусть сонеты Шекспира. А в такой лаборатории, как эта, можно, черт возьми, и ракету для полета на Марс построить, причем за куда меньший срок, чем в космической отрасли. Итак, вы пытаетесь создать нейротоксин? Можно успеть и за одну ночь.

И как раз завтра утром состоится то совещание, на котором будет присутствовать Патрик.

Я снова окидываю взглядом помещение лаборатории. У всех сотрудников страшно усталый вид, однако они по-прежнему заняты делом. Лоренцо задал им задачу: создать к завтрашнему утру нечто такое, что способно будет удовлетворить Моргана.

– По-моему, я нашла нам союзника, – говорю я.

– Да?

– Вон он. Стоит у стола охранников.

Лоренцо, вытянув шею, пытается разглядеть Петроски за склоненными головами сотрудников.

– Ты что, шутишь?

Петроски, может, и не самый светлый ум в этом заведении, но у него есть два необходимых мне качества: он до чертиков боится за свою дочку, и он достаточно физически силен. Не повредит и то, что он носит армейскую форму, а на ремне у него целая связка ключей.

– Посмотри вокруг, Энцо, – говорю я. – Эти ребята работают круглосуточно. Они смертельно устали. – Я еще не успеваю закончить эту фразу, когда трое мужчин встают – каждому из них на вид лет сорок – и цепочкой направляются к выходу из лаборатории в сопровождении охранника.

– Целую неделю детей не видел, – жалуется один, проходя мимо нас.

– Что дети! – говорит второй. – Моим, например, мое отсутствие только на руку. А вот жена очень даже недовольна…

– Если я прямо сейчас не поем и не выпью, то к завтрашнему дню просто сдохну, – бормочет третий, и кажется, что он вот-вот заснет на ходу.

– Видел? Понимаешь теперь, что я имею в виду? – спрашиваю я у Лоренцо, когда еще пять рабочих пчелок сигнализируют охране, что тоже готовы немного попастись. – Нужно просто подождать.

– Неверное решение, Джианна. – Лоренцо внимательно на меня смотрит. – Тебе нужно только одно: немного поспать. Хотя бы пару часов.

Мне кажется, у меня столько же шансов уснуть, сколько получить Нобелевскую премию. С другой стороны, Лоренцо прав. Я словно на полной скорости врезалась в незыблемую стену усталости, а для выполнения моего следующего задания требуется абсолютная бодрость и ясность мышления.

– Хорошо, два часа максимум. Но только при условии, что и Морган проторчит здесь всю ночь.

– Да проторчит он, не волнуйся. Кстати, когда будешь отсюда выходить, проверь заодно, как там твой новый приятель. – Лоренцо изображает страшноватую улыбку и предупреждает: – Только не особенно с ним флиртуй. Учти, я ужасно ревнив. – С полочки за спиной он берет планшет, проводит по нему рукой, что-то на нем выстукивает невероятно длинными и элегантными пальцами и вручает планшет мне. – А это немного легкого чтения на ночь.