Анджела Картер - Страсть новой Евы

До того, как потерять глаз – его выкололи метлой в потасовке с охранником, когда он в очередной раз сидел в тюрьме, – Зиро постоянно читал фанатские журналы. На захламленных полках в его кабинете лежали кипы пожелтевших журналов, страницы которых воздух пустыни превратил в гигантские чипсы, хрупкие и ломкие. И в каждом экземпляре – фотографии Тристессы. Ее любимая еда – мороженое из ежевикообразной малины, напиток – чай с лимоном. Любимый цвет – беж, композитор – Чайковский. Она уже тогда предпочитала проводить отпуск, сбегая в пустыню. У нее было убежище, укромный особнячок в Аризоне, и, по слухам, глухонемой дворецкий; расположение этого особнячка в Голливуде тщательно скрывалось. Только одна тайна скрывалась еще лучше, и ее мы узнаем лишь после того, как разгадаем первую.

Но все эти публикуемые крохи были домыслами и небылицами хитромудрых пиарщиков, ведь Тристесса не давала интервью, никогда. Она славилась тем, что о себе не распространялась. В пятидесятых, правда, появилась грязная книжонка, дешевка, накаляканная за деньги литрабами, где грубо намекали на нетрадиционную ориентацию актрисы; вероятно, этот выдуманный факт и посеял зерно одержимости Зиро. Однако нельзя отрицать, что ни одно из тех миллионов слов, что описывали ее жизнь и наследие, никоим образом не давало понять, что она вообще имела дело с мужчинами; исключительно теоретически, в качестве социальной составляющей.

И представляете, никто не знал, где она. Вообще никто. Тристесса была жива и здравствовала, но стала абсолютно незаметна. Когда ей стукнуло сорок, она покинула Голливуд и отошла от дел, и ни один репортер желтой прессы не смог ее выманить. С ее позволения стало известно весьма немногое: она проживала в уединенном месте, занималась скульптурой из стекла, и компанию ей составлял глухонемой дворецкий.

Если ночью светила луна, мы выезжали в пустыню на поиски Тристессы. Даже слабенький лунный свет гнал Зиро в погоню. Все грузились в вертушку, поднимались в воздух и летели на такую же разведывательную экспедицию, как та, во время которой они наткнулись на меня. А после захода луны очередная жена, естественно, подзаряжала свои батарейки с помощью волшебной жидкости Зиро. Разговоры шепотом велись на тюфяках в темной спальне, пока сквозь тонкую стену пробивались звуки совокупления. Мы слышали все удары, хрюканья и стоны, и эти звуки пробуждали в бедных девушках такую чувственную зависть, что их руки обреченно тянулись к своему клитору или к соседнему; если бы об этом прознал Зиро, то выстроил бы всех вдоль стены кабака и расстрелял. А потом девушки вылетали с ним лунными ночами на лесбо-охоту, словно ничего такого и не было. Хотя было.

Когда запал Зиро чуть поугас, он не стал интересоваться мной меньше, нет, но он стал докапываться. Он чувствовал во мне какую-то фальшь; его первобытное чутье бунтовало. Однажды воскресной ночью, грубо приказав раздеться, Зиро вознамерился рассмотреть меня со всех сторон, произвести ювелирную экспертизу; так изучают алмаз, если есть опасение, что тот с изъяном. Он заставил меня влезть на стол и, тыча стволом винтовки под ребра, принудил перед ним крутиться. Затем приказал лечь на кровать и рассматривал сантиметр за сантиметром грудь, живот, линию паха, колени, ступни, залез даже между пальцами ног. Он заставил меня согнуться, опираясь на колени и локти, и уставился мне в зад; сказал, что там много волос, а еще выразил недовольство бедрами – мол, слишком крутые, хотя в этом моей вины точно не имелось, Матерь расширила мне таз, вживив дополнительно костную ткань, чтобы новому мессии легче было появиться на свет.

Я слышала, как за деревянной стеной ерзали, удовлетворяя свою похоть, девушки, и ужасно боялась: вдруг он обнаружит в моей новой личине какой-то изъян, вдруг Матерь без моего ведома оставила подсказку, что тело перекроили и всего пару месяцев назад я была таким же мужчиной, как Зиро. Не таким же, конечно, хуже; разве не мое мужское «я» отправило Лейлу в руки подпольной акушерки с Гаити? Когда он позволил мне выпрямиться, я заметила в его глазах, несмотря на ехидные насмешки, почти неприкрытую зависть: Матерь слепила из меня само совершенство. В этом и заключалась моя ненормальность: операционным путем родилась сама Венера.

Столь безупречная физическая красота как раз и ставила Зиро в тупик, даже пугала его; чтобы справиться со страхом, он накинулся на меня с неистовой мощью, и я уже приготовилась к неминуемой смерти. За стеной раздались такие громкие стоны, что наверняка он их тоже слышал, и, пытаясь заглушить эти звуки, чтобы избавить девушек от порки, я начала кричать.

Нет. Неправда. Я кричала, потому что было больно; наверное, новые глаза мне сделали из воды, они слишком часто начинали слезиться.

Всю зиму поиски Зиро утыкались в цепь горных хребтов. Они выпячивались сквозь изменчивую плоть пустыни, опасные, непреодолимые, снег служил им головным убором, а туман капюшоном. Но когда стало теплеть, Зиро принял твердое решение перелететь через горы, едва сойдет снег; он прочесал пустыню вдоль и поперек и теперь понял: Тристесса живет за этими ледяными вершинами.

Три месяца я провела в статусе жены Зиро. Познание женской природы оказалось чрезвычайно жестоким уроком, хуже и не придумать. Если Матерь выбрала меня, чтобы искупить грехи моего первого пола в отношении второго посредством моих собственных сексуальных страданий, я бы сказала, что к тому времени, как невинная, но пылкая весна побудила вылезти из песка тот растительный мир, который любит засушливые места, и начала слегка прогревать ночи, моя трансформация полностью завершилась. Вмешательство Зиро превратило меня в женщину. Даже больше. Диктатура его члена сделала из меня разозленную женщину.

Если бы он не начал связывать мне запястья, когда я стала выказывать непокорство при попытке уложить меня в кровать, я бы выцарапала ему глаза. А его жены с лицами престарелых детей, которые так наивно согласились на статус «не-совсем-человек», вызывали во мне яростную жалость. Я видела их сине-зеленую, от побоев, что он им наносил, кожу, и мной двигал гнев оттого, что любовь притупляет их чувства. Этот гнев помог выжить.

Зима шла на спад, а новости в промокших газетах, извлекаемых из мусорных баков у супермаркета, становились все мрачнее и мрачнее. В конце концов, чтобы снять осаду Гарлема, в ход пошли бомбы; Черные отплатили чередой политических убийств. Штат Калифорния начал претворять свое решение выйти из состава страны. Мусорные сборы стали скудны как никогда; шансы найти подгнивший камамбер сводились к нулю. Запасы топлива подходили к концу, однако Зиро был слишком безумен, чтобы хоть как-то встревожиться. Впрочем, возможно, он почувствовал, что время на исходе, так как отказался от прогулочных полетов над пустыней; день-деньской вместе с собакой он прочесывал горы и территорию за ними, частенько оставляя жен дома. Одинокий разведчик.