Александра Бракен - В лучах заката [litres]

– Ты кого-то потеряла, – догадалась я, и собственный голос показался мне таким грубым. – Того человека, который помог тебе добраться в Калифорнию. Расскажешь о нем? Не о том, что с ним случилось – если ты не хочешь говорить об этом, не надо. О том, каким был этот человек. Ты не против?

Мои глаза уже привыкли к темноте, чтобы увидеть ее кивок, но не ее лицо.

– Как его звали?

Зу достала маленький блокнот, который постоянно таскала с собой. Закрыв глаза, я слушала тихий шорох карандаша по бумаге и открыла их только тогда, когда девочка постучала карандашом мне по плечу, включая лампу на шкафу, и я могла прочитать имя: Гейб.

Зу сразу погасила свет, но я успела увидеть слезы на ее ресницах, ее лицо, и мое сердце сжалось от боли. Я готова была сделать что угодно, все что угодно, чтобы снять с ее плеч груз этих страданий, пока эта тяжесть не сломала ее. Но мне ли было не знать: никакое средство не облегчит страданий. Нужно просто позволить тем, кто рядом, поддерживать тебя и принять на себя часть этого груза, когда он покажется слишком большим, слишком тяжелым, чтобы держать его в одиночку.

Я отодвинулась, чтобы девочка могла устроиться на узком матрасе рядом со мной. Зу будто состояла из одних локтей и коленей. Она росла, вытягиваясь вверх, как и каждый, кто готовился пересечь эту странную, нечеткую границу между ребенком и подростком. Стать почти взрослым.

Но в том, как она плакала, как обхватывала меня руками и прижималась к моей шее теплым, промокшим от слез лицом, – она оставалась еще ребенком. Ребенком, который уже прожил нелегкую жизнь и которого теперь просили взять на себя еще больше.

– Я понимаю, – тихо сказала я. – Понимаю.

Темнота разрослась и обрушилась на меня как холодная волна. Я закрыла глаза, наслаждаясь тем, что мое сознание было как пустой лист, с которого стерли все мысли. Но и через несколько часов, как бы сильно я ни старалась, я не могла избавиться от этого ощущения в ногах: я все еще бежала.

На следующее утро я проснулась, готовая сражаться. У меня болели даже мышцы, о существовании которых я и не подозревала, а ноги, когда я снова натянула кроссовки, кричали криком. Сон превратил удушающую печаль в чистый, неудержимый гнев. Я ощущала его как запас нерастраченной энергии. Как можно тише, чтобы не разбудить Зу, я выскользнула в коридор.

Часы в коридоре показывали 4.45 утра. Еще есть час до того, как проснутся остальные. Достаточно времени, чтобы выпустить пар и вернуться к состоянию относительного покоя.

Свет в спортзале был уже включен, и все мое тело напряглось в предвкушении, когда я увидела, кто занимается на беговой дорожке, делая быстрые уверенные шаги. Должно быть, Коул увидел меня, но, не подавая вида, он продолжал бежать, пока я не встала прямо у жужжащего тренажера.

– Не то настроение, Конфетка. – Его голос был спокойным, но слова прозвучали как предупреждение.

– Как жаль, – откликнулась я, направляясь туда, где лежали перчатки. – У меня как раз подходящее.

Я ждала. Надела перчатки, сделала растяжку, попыталась размяться и подготовиться. Прошло целых пять минут, когда он что-то буркнул и ударил по кнопке «стоп». Коул подхватил свои перчатки с пола, его лицо было раскрасневшимся от бега, глаза слишком сильно блестели. У меня было лишь полсекунды на то, чтобы принять боевую стойку, а потом он попытался пробить коленом мне в живот. Я отпрыгнула назад, но меня настиг еще один прямой удар, нацеленный в грудину. Это, по крайней мере, выбило все мысли из головы вместе с воздухом, что был в легких. То был отвлекающий маневр – в следующее мгновение он крепко схватил меня, прижав к груди.

Я вывернулась, проскочив под его рукой, и попыталась использовать инерцию, чтобы опрокинуть его на спину. Напрасная попытка. Мне только удалось врезать ему по ноге. Но Коул не отступил как раньше. Я почувствовала, что в комнате внезапно стало очень жарко, а потом…

Он отшатнулся, и я с возмущенным воплем грохнулась на пол. Нет. Слово пронзило мой мозг, когда парень повернулся ко мне спиной и начал стаскивать перчатки. Возможно, спарринг и начался как способ выпустить часть того жара, который сжигал меня изнутри, теперь это ощущалось иначе. Мне нужно было больше. Мне нужно было прогнать черные мысли о Кейт и о Джуде и о том, что ждало нас в конце. А выйти эти мысли могли только с по́том или кровью.

Я наклонила голову и бросилась на парня. В зеркале отразилось его потемневшее лицо, а в следующий момент Коул врезался в него сам. И мы оба растянулись на краю мата. Коул молча схватил меня за шею и оттащил к середине покрытия, выпустив на волю всю свою ярость.

Я безуспешно пыталась перекатиться в сторону или отпихнуть его. Но Коул навалился на меня всем своим весом. Мои руки были прижаты к мату за головой, и он сдавил мою шею с такой силой, что я начала задыхаться.

Потом Коул немного ослабил хватку, и дышать стало полегче. Я продолжала вырываться, старалась ударить его коленом в поясницу.

Я закашлялась, пытаясь вдохнуть, но он не отпускал меня – сознание отделялось от тела, уплывая в ту черноту, которая застилала мои глаз.

– Коул, – прохрипела я, видя перед собой его лицо, искаженное от бешенства. – Прекрати…

Он не слышал меня. И я понимала, что не смогу достучаться до него там, где он находился сейчас. И единственный способ выбраться – был проникнуть внутрь.

Я ворвалась в его сознание, словно сжатый кулак. Мне нужно было ударить и тут же вернуться назад. Как электрический разряд, который запускает сердце. Но его мысли цепляли меня, ловили, утаскивали дальше, затягивали в глубину, разворачивая новые и новые картины. Передо мной заструился свет, из него выступили тени, которые превратились в небольшую кухню, отделанную темным деревом. Раковина у окна. Из-за занавесок проникают теплые неяркие солнечные лучи. Я почувствовала запах горелого – горелой еды. Серый дымок в воздухе тянулся из-за закрытой дверцы духовки. Одна за другой на плите появились кастрюли и сковородки. Послышалось тихое шипение соуса: коричневая масса, закипая, переливалась через край металлической сковороды.

Передо мной появилась женщина, одетая в простое синее платье. Я же находилась внизу на полу и с этого ракурса видела только длинные светлые волосы и руки, отталкивающие меня назад, назад, назад. Я чувствую злость и скорее вижу, чем ощущаю, как мои руки поднимаются, тянутся куда-то, тянутся к…

Последним материализовался мужчина – он стоял лицом к женщине. Его черты расплывались, но было в них что-то знакомое: форма носа, подбородок. Я знала это лицо, я видела две более молодые его версии. Мужчина покраснел и принялся орать, орать, пот и ярость сочились из него, затуманивая воздух в комнате, из-за чего все становилось медленным и тяжелым. Я опустила взгляд ниже, увидела темную, помятую рубашку-поло, извивающегося малыша, которого мужчина держал рукой за шиворот. Мальчик весь покраснел от плача. Он извивался, тянул ко мне ручки. Его волосы были светлее, чем у матери, и слегка завивались. Первый звук, который проявился из невнятного бормотания, заполнившего эту сцену, был пронзительный вопль ужаса, раздавшийся, когда мужчина схватил разогретый утюг с гладильной доски и поднес к лицу ребенка, будто собираясь прижечь раскаленным кончиком его щеку.