Александра Бракен - В лучах заката [litres]

– Прекрати! – Я не знала, как он это делает, но я не была уже той Руби, какую он встретил в Ист-Ривере. Я могла распознать его трюки; именно так он каждый раз и пробирался в мою голову, выбивая меня из колеи.

Клэнси приподнял брови.

– Я ничего не делаю.

Я брезгливо хмыкнула и сделала вид, что поворачиваюсь к двери – проверяя, насколько сильно он хочет, чтобы я осталась. Насколько сложно будет воплотить в жизнь мой маленький план.

– А ты не задумывалась, почему Синим так легко контролировать свои способности? – окликнул он меня. – Потому, что каждый раз, когда они что-то перемещают, это выглядит как естественное проявление их воли: происходит то, чего они хотят. У Зеленых дар никогда не отключается – он словно сеть, накинутая на их сознание. Когда они думают, они видят ее, вот и все.

Но для таких как Зу, для меня и даже Коула нужно знать, что мы можем «отключить» дар и полностью, иначе бы мы разрушили все и всех вокруг. Мы использовали наше сознание как оружие, которое крепко сжимаем в руке и пытаемся вложить обратно в кобуру, не причинив вреда самим себе.

– Должно быть, для тебя невыносимо находиться в компании этих троих Синих, которые постоянно твердят тебе, что все будет в порядке и ты сможешь контролировать свои способности. А потом видеть, как все у них получается просто по щелчку. Ты провела в Термонде шесть лет, напуганная так, что боялась даже вздохнуть – только чтобы не привлечь внимания. Ты знаешь, что с тобой сделают, если когда-нибудь поймают и вернут в тот лагерь. Тебя будут держать там, пока не проведут все тесты, и не подтвердится то, что им известно и так. Ты видела, как быстро и тихо разделались с Красными, Оранжевыми и Желтыми. Красных отправили в «Проект Джамбори». Желтых – в один из новых лагерей, специально спроектированный, чтобы сдерживать их способности. Но что случилось с Оранжевыми? Куда делись эти дети?

У меня перехватило горло. Весь мой настрой быстро улетучивался, и я уже чувствовала на шее ледяные пальцы знакомого ужаса.

– Хочешь, чтобы я рассказал? – тихо спросил Клэнси, прислонившись плечом к стеклу.

– Да, – вырвалось у меня.

– Кое-кто попал в исследовательскую программу «Леды», куда отправили меня и Нико после того, как первую, в Термонде, закрыли, – сказал Клэнси. – Остальные, если ты готова поверить словам одного из СППшников, расквартированных в то время в том месте, находятся в двух милях к северу от лагеря, в земле, в нескольких сотнях метров от железной дороги.

– Почему?!

Зачем было их убивать, зачем было отнимать у них жизнь, почему их считают животными, которых нужно было забить, почему именно их…

– Потому что их невозможно было контролировать. Точка. И это оказалось самым эффективным и простым решением проблемы. А еще потому, что они знали: если пси-детей когда-нибудь и выпустят из лагерей, смерть этих можно будет также списать на ОЮИН: дескать они пострадали от второй, несуществующей, волны заболевания. Наш дар проявляется лишь у немногих, так что это почти – а может быть, вообще – не привлечет внимания.

Рождаемость тогда была достаточно низкой – немногие рисковали задуматься о детях, которые могут заболеть ОЮИН, а просчитать, проявится она или нет, было невозможно.

Клэнси посмотрел на меня своими темными глазами.

– Я видел военные приказы – рекомендации, как сделать это «гуманно», чтобы дети почувствовали лишь короткую боль. Я так и не успел спасти хоть кого-то из них.

– Ты никого не спасаешь, – горько сказала я. – Ты заботишься только о себе.

– Слушай меня! – выкрикнул он, ударив ладонью по стеклу. – Ты – это твои способности, а твои способности – это ты. Яснее не скажешь. Знаешь, почему я ненавижу это лекарство? Это означает признать: то , кем мы являемся, по определению неправильно. Это наказание за то, в чем мы не виноваты. И все потому, что люди не могут контролировать свой страх перед тем, на что мы способны, а еще они не состоянии принять то, что существует кто-то, сильнее и могущественнее их. У тебя хотят отнять тебя, твою способность защищать, реализовать свое право принимать решения о собственной жизни. Это твое собственное тело. Запомни мои слова: в конце выбора не будет. Все решат за тебя.

– Если это лекарство спасет жизнь тех, кто родился и родится после нас? Какое же это наказание? Они никогда не должны проходить через то же, что и мы. Ты хоть раз подумал о них, когда собирался сжечь материалы исследования?

– Конечно, подумал! А то лекарство, о котором ты говоришь, – это не лекарство, это болезненная инвазивная процедура, которая поможет только тем детям, в которых изменения уже проявились. Оно ничем не поможет тем, кто и так бы не выжил.

– Попробуй еще раз, – предложила я. – Теперь я намного лучше научилась распознавать, когда ты вешаешь лапшу на уши.

Клэнси был явно разочарован и сердито провел ладонью по своим темным волосам.

– Тебе нужно направить свою энергию на поиски причины. «Леде» удалось узнать, что это не вирус. Должно быть, это было что-то в окружающей среде, что-то заразное…

Понял Клэнси это или нет, но в этот момент он угодил в ловушку, на которую я и рассчитывала. Мне нужно было, чтобы он говорил и думал об исследовании. Это логично привело бы его к мыслям о матери – о том, что он с ней сделал и где мы можем ее найти.

– Теперь не время приспосабливаться под этот мир, – проговорил Клэнси, и его голос звучал жестко, какие бы эмоции ни скрывались внутри него. – Меняйте мир, чтобы он принял вас. Чтобы вы смогли жить такими, как есть, чтобы вас не уродовали и не калечили.

Вот оно – я ощутила, как он открылся в разговоре, будто мы оказались в разреженном воздухе. Ему всегда удавалось добиться от меня того, чего хотел он, провоцируя меня, и еще, и еще на болезненные воспоминания, и, слишком расстроенная или взволнованная, я уже была не в состоянии сопротивляться его давлению. Я знала, что и Клэнси способен выйти из себя – и я видела это не раз. Но мне не нужен его гнев. Мне нужна была тоска, вроде той, с которой Нико смотрел на свою фотографию из архива Термонда. Когда Клэнси вспомнит о том, что с ним сделали, он станет податливым в моих руках, как мокрый песок.

– Если все, что ты говоришь – правда, и что лекарство в действительности так ужасно и нас изменит, докажи это.

– Как? – вскинулся Клэнси.

– Покажи мне. Докажи, что эта процедура так тяжела, как ты говоришь. У меня нет абсолютно никаких оснований верить тебе на слово, учитывая твою блестящую репутацию в плане умения говорить правду.

Выражение надежды в его лице превратилось в горечь.

– Информация и материалы исследований за многие годы – этого для тебя недостаточно? Я уже отдал тебе все, что у меня было.