Александра Бракен - В лучах заката [litres]

– Да, о Термонде. Об исследовательской программе «Леды». Но не об этом.

Клэнси что-то прошипел и заходил взад и вперед, водя рукой по разделяющей нас стеклянной стене.

– Так ты хочешь сама увидеть? Если не можешь поверить мне на слово, как ты можешь доверять моим воспоминаниям? Даже их можно подделать – ты и сама знаешь.

– Я могу отличить истинные от ложных, – отозвалась я, потрясенная внезапным осознанием того, что я действительно на это способна.

Воспоминание о том дне. Когда он показывал мне, как войти на его сервер и извлечь все файлы. Оно казалось другим, потому что оно было другим. Это было его чистое воображение. Вот почему я была способна войти в него и взаимодействовать с тем, что там происходило, а не воспроизводить действия человека, чью память я читала. Оно было другим по своей природе.

– Ты догадалась. Отлично. – В голосе Клэнси слышалось удовлетворение. – Память и воображение – абсолютно разные сущности, они по-разному обрабатываются и хранятся в нашем сознании. Каждый раз, когда ты подменяла чьи-то воспоминания, подкладывала собственную идею в чужое сознание, – разве ты не понимала, что ты одновременно делаешь несколько вещей?

Это правда? До настоящего момента я принимала все, что делаю, как единое целое, это происходило словно само собой. Может, в этом нет никакого смысла, потому что я надеялась однажды избавиться от своих способностей, от вызываемого ими ужаса, но… разве мне не стоило приложить больше усилий и все же понять, что я делаю и как?

– Ты тянешь время, – напомнила я ему.

– Нет, просто жду тебя, – тихо сказал Клэнси. – Если ты хочешь это увидеть, если это единственный способ доказать это тебе… что ж, отлично.

Я проверила на прочность его защиту скользящим прикосновением. Но он ждал, и в тот момент, когда я закрыла глаза и попыталась коснуться его сознания своим, я ощутила, будто Клэнси протянул руку, приглашая меня внутрь. Меня тянуло сквозь полупрозрачные слои воспоминаний, которые накладывались друг на друга, по пути я улавливала отдельные лица и звуки. Сознание Клэнси имело четкую структуру. Мне казалось, я бегу по извилистому коридору с окнами по стенам, и в каждом открывается ошарашивающий вид. Или иду вдоль библиотечных шкафов в поисках нужной книги, и только мимоходом осматриваю корешки, мимо которых торопливо прохожу.

Краски начали сгущаться, будто чернила капали на мокрую страницу. Цвета перетекали один в другой и сливались, а потом, внезапно, будто удар в грудь, сложились в цельную картину. Меня забросило в воспоминание настолько плотное, что я могла ощутить, как холодный металлический стол почти сливается с моей онемевшей кожей. Моргнув несколько раз, чтобы сфокусировать взгляд, я почувствовала, как пытаюсь подняться, но раз за разом меня отбрасывают назад черные ремни, стягивающие запястья и лодыжки. Я не была накрыта ничем – ни даже одеялом – мое тело покрывали провода и электроды, выросшие вокруг моей головы словно раскрытый кокон.

Мужчины и женщины в белых халатах столпились вокруг стола, к которому меня привязали, их голоса шумели у меня в ушах. Они отсоединяли от моей головы одни провода, заменяли их другими, касались тела повсюду – повсюду, – силой заставляя меня открыть глаза и смотреть на ослепительный свет. Мне было слышно, как они перешептываются и перешучиваются. Их улыбки скрывались за бумажными масками.

Однажды Клэнси показывал мне такое воспоминание, еще в Ист-Ривере. Оно было пугающим, особенно когда я поняла, что все это происходило в лазарете, который я узнала по обстановке. Но истина заключалась в том, что чем сильнее воспоминание, чем сильнее связанные с ним чувства, тем четче была картина. Теперь я знала, если в воспоминании я что-то слышу, чувствую запах или прикосновение, это означает, что это событие так глубоко врезалось в сознание субъекта, что оставило там шрам.

Это не было воспоминание об исследовании лекарства, проводилось под руководством его матери в другом месте. Я видела то, что делали с Клэнси в Термонде. Его изучали как редкое животное так же, как изучали того Красного. Как Нико.

На мое лицо опустили пластиковую маску, и легкие заполнил до тошноты сладкий воздух. Действие наркотика на нервную систему будто приглушило все ощущения.

Однажды Клэнси сказал мне, что во время процедур детей не отключали полностью, оставляя их только одурманенными, чтобы автоматика могла лучше отслеживать как функционирует их мозг в норме и как на него влияют пси-способности. Скрежет медицинских устройств отражался эхом от синих плиток, которыми был выложен пол в Термонде, и из-за этого казалось, будто он звучит отовсюду. Вокруг меня их скопилось множество таких в ожидании своей очереди. Мне никак не удавалось проглотить слюну, во рту ворочался сухой, тяжелый язык, а слюна с потрескавшихся, опухших губ стекала на маску, которую на меня надели.

Огненная вспышка пронзила меня внезапно, пронизав весь позвоночный столб, разрывая тело и оставляя меня задыхаться от боли. Это было словно разряд статического электричества, только в тысячу раз сильнее. Мне не удавалось контролировать свое тело, которое то напрягалось, то расслаблялось, то напрягалось, то расслаблялось.

– Попробуй еще раз, теперь… – Приземистая фигура, недовольно вскрикнув, отпрыгнула от стола. Запах хлорки сменился вонью мочи, крови и горелого мяса. Меня бы тоже вырвало, если бы в желудке хоть что-то еще оставалось. Я бы отдала все, чтобы подавиться собственной рвотой и умереть. Я вспыхнула от унижения, когда один из ученых махнул рукой медсестре, чтобы она привела меня в порядок и они смогли начать заново.

Я тебя убью – я убью вас, всех вас… Слова исчезли, когда мое сознание отгородилось искрящейся стеной чистой, обжигающей белизны.

Мне удалось отвести взгляд от подковообразной флуоресцентной лампы до того, как ее свет залил всю комнату и совершенно меня ослепил. Меня снова окружали белые халаты и планшеты с бумагами, звяканье металлических инструментов о металлические лотки, проклятое «бип-бип-бип» сердца, которое не хотело сдаваться. Женщина, стоявшая передо мной, отступила в сторону и что-то включила – музыку, Beatles , все запели: « Я буду держать тебя за руку, я буду держать тебя за руку», радостные голоса, жизнерадостная мелодия. Один из ученых начал подпевать не в такт, когда мой череп разорвала еще одна вспышка раскаленной добела боли.

Когда мое зрение снова прояснилось, тьма по краям зрения отступила, мое тело по-прежнему стонало от боли, но вокруг было темно, восхитительно темно, и подо мной была ткань, а не сталь. Кончено.

– …выйдет хороший отчет о прогрессе…