Рик Янси - 5-я волна

— Мы не можем здесь оставаться, — говорю я.

Эван смотрит так, будто у меня с головой плохо.

— То есть?

— Они нас найдут!

Я хватаю керосиновую лампу, срываю стеклянную колбу и дую на пляшущий язык огня. Огонь шипит, но не гаснет. Эван забирает у меня колбу и устанавливает ее обратно на основание лампы.

— Снаружи минус тридцать семь, до ближайшего жилища не одна миля, — говорит он. — Спалишь дом, и нам конец.

Нам конец? Это попытка пошутить? Но Эван не улыбается.

— Да и путешественница из тебя пока никакая. На поправку уйдет еще минимум три или четыре недели.

Три или четыре недели? Этот парень, версия мистера Брауни с рекламы полотенец, наверное, шутит? Свет в окнах и дым из трубы, да мы и три дня здесь не продержимся!

Эван улавливает градус моей паники.

— Хорошо. — Он вздыхает и гасит лампу.

Комната погружается в темноту. Я его не вижу, мне вообще ничего не видно. Но я чувствую его запах, он пахнет дымом и еще чем-то вроде детской присыпки. Проходит пара минут, и я чувствую, как он перемещается всего в нескольких дюймах от меня.

— Ты сказал, не одна миля? — спрашиваю я. — Черт, где же ты живешь?

— Это ферма нашей семьи. Миль шестьдесят от Цинциннати.

— А до Райт-Паттерсона сколько?

— Не знаю. Может, семьдесят, может, восемьдесят. А что?

— Я тебе говорила — они забрали моего младшего брата.

— Ты говорила, что они сказали, будто повезут его туда.

Наши голоса сплетаются друг с другом в кромешной темноте и снова отстраняются.

— Ну, я должна откуда-то начать, — говорю я.

— А если его там нет?

— Тогда я пойду еще куда-нибудь.

Я дала обещание. Если не исполню его, этот проклятый мишка никогда мне не простит.

А потом я чувствую запах дыхания Эвана. Шоколад. Шоколад! Мой рот наполняется слюной. Я ощущаю, как набухают слюнные железы. Уже несколько недель я не ела нормальную пищу, и что он мне принес? Какой-то жирный бульон из мяса неизвестного происхождения. Этот фермерский выкормыш на мне экономит.

— Но ты же понимаешь, что их много? — спрашивает он.

— А ты что предлагаешь?

Он не отвечает, поэтому я продолжаю:

— Ты веришь в Бога, Эван?

— Конечно верю.

— А я нет. То есть я не знаю. Верила до того, как появились иные. Или считала, что верю, если вообще думала об этом. А потом пришли они и… — Мне пришлось выдержать паузу, чтобы взять себя в руки. — Может, Бог и есть. Сэмми думал, что есть. Правда, он и в Санта-Клауса верил. А я каждый вечер читала вместе с ним его молитву, но она на меня не действовала. Если бы ты видел, как он взял за руку того поддельного солдата и пошел за ним в автобус…

Тут я теряю самообладание, но это не беда. Плакать всегда легче в темноте. Вдруг теплая рука Эвана накрывает мою холодную руку, его ладонь мягкая и гладкая, как наволочка у меня под щекой.

— Меня это убивает, — говорю я сквозь рыдания. — То, как он верил. Как мы верили, пока не явились они и не взорвали этот проклятый мир. Верили в наступившей темноте, что свет все равно будет. Верили, что, когда захочешь клубничный фрапучино, достаточно усесться в тачку и прокатиться по улице, и ты получишь свой долбаный клубничный фрапучино! Мы верили…

Второй рукой он нащупывает мою щеку и большим пальцем стирает с нее слезы.

Эван наклоняется ко мне, и я утопаю в запахе шоколада.

— Не надо, Кэсси, — шепчет он мне на ухо. — Не надо.

Я обнимаю его за шею и прижимаюсь мокрой щекой к его сухой щеке. Меня трясет как эпилептика, и я впервые ощущаю на ступнях вес одеяла — непроглядная темнота обостряет все чувства.

Я превращаюсь в кипящее рагу из обрывков мыслей и чувств. Волнуюсь, что мои волосы могут плохо пахнуть. Хочу съесть плитку шоколада. Этот парень, который сейчас меня обнимает (ну, вообще-то скорее это я его обнимаю), видел меня во всем моем голом великолепии. Что он подумал о моем теле? Богу действительно не наплевать на обещания? А мне Бог нужен? Чудо — это когда расступаются воды Красного моря или когда Эван Уокер находит меня в снежном заносе посреди белой пустыни?

— Кэсси, все будет хорошо, — шепчет Эван, и я чувствую его шоколадное дыхание.

Когда я просыпаюсь на следующее утро, на столике рядом с кроватью лежат «Херши киссес».

Каждый вечер Эван уходит, чтобы осмотреть местность вокруг фермы и поохотиться. Говорит, у него большой запас сухих продуктов, и его мама обожала солить и консервировать, но ему нравится свежее мясо. Поэтому он оставляет меня одну, а сам ищет какое-нибудь съедобное существо, чтобы убить его и подвергнуть кулинарной обработке. На четвертый день он входит в комнату с настоящим бифштексом на горячей домашней булке, да еще с жареной картошкой. Это первая настоящая еда с того дня, как я убежала из лагеря с ямой, наполненной человеческим пеплом. А еще это неправдоподобный бифштекс, который я не пробовала со дня Прибытия и за который, как я уже признавалась, готова была убить.

— Где ты взял хлеб? — спрашиваю я с набитым мясом ртом, и жир стекает по подбородку.

Хлеб я тоже давно не ела. Он мягкий, пышный и сладковатый.

Эван мог выдать кучу язвительных ответов, потому что добыть хлеб он мог только одним способом, но не стал подкалывать меня.

— Я его испек.

Покормив меня, он меняет повязку. Я говорю, что мне хочется посмотреть на ногу. Эван уверяет, что мне определенно этого не хочется. Мне бы встать с кровати, принять ванну и снова почувствовать себя нормальным человеком. — Эван возражает: еще рано. Я говорю, что хочу помыть волосы и расчесаться. Эван стоит на своем — не надо торопиться. Я обещаю, если он мне не поможет, разбить об его голову керосиновую лампу. Тогда он идет в конец коридора, в небольшую ванную комнату, и ставит табуретку в ванну на ножках в форме львиных лап. Потом несет меня по этому коридору с ободранными обоями в цветочек, усаживает на табурет и уходит. Возвращается он с бадьей горячей воды.

Бадья, должно быть, очень тяжелая. Бицепсы у него напряжены, как у Брюса Бэннера, наполовину превратившегося в Халка, вены на шее набухают. Вода чуть-чуть пахнет лепестками роз. Я откидываю голову назад, и Эван поливает мне волосы из кувшина для лимонада, с узором из улыбающихся солнышек. Потом он начинает втирать мне в волосы шампунь, но я отталкиваю его руки. Эту часть работы я способна выполнить самостоятельно.

Вода стекает с волос на пижаму, хлопчатобумажная ткань прилипает к телу. Эван кашляет, а когда он поворачивается и его челка крылом скользит по черным бровям, мне становится тревожно, но это приятная тревога. Я прошу расческу с самыми редкими зубцами. Эван ищет в тумбочке под раковиной, а я наблюдаю за ним боковым зрением. Смутно вижу, как двигаются сильные плечи под фланелевой рубашкой, потертые джинсы с дырявыми задними карманами, совсем не обращаю внимания на круглый зад под джинсами, на сто процентов игнорирую тот факт, что мои уши огнем горят, пока теплая вода стекает с волос. Спустя вечность Эван находит расческу и перед тем как уйти спрашивает, не нужно ли мне чего-нибудь еще. Я бормочу «нет», а на самом деле мне хочется плакать и смеяться одновременно.