Питер Страуб - Фантастический Нью-Йорк: Истории из города, который никогда не спит [сборник, litres]

– Я спрятал его в жестянке, – не останавливался Мишке, – на полке рядом с судком, в котором ношу обед. Завернул в тряпку. Нужно, чтобы к нему поступал воздух. Там, наверху, ему тепло. Это важно, понимаешь? Но здешний воздух – это самое главное. Нельзя выносить яйцо на поверхность, пока оно не вылупится. Если кто-то унесет его, оно умрет!

– И что я должен буду сделать?

– Просто присматривай за ним! Следи, чтобы никто не рылся в моих вещах, не передвигал жестянку и не заглядывал в нее! Если поставишь свой судок рядом, все решат, что она твоя.

Мне не слишком-то верилось, что кто-то из рабочих станет прикасаться к чужим вещам, и тем более красть у своих, но спорить я не стал. Чем больше Мишке говорил, тем безумнее становился его взгляд, и тем больше мне было жаль его.

Я попросился перевестись во вторую смену и получил согласие начальства. Рабочих рук не хватало: большинство пугала тяжелая работа, непривычные условия, и особо впечатлительные работники уходили после первого же дня. Я же считался здесь старожилом.

Как и говорил Мишке, у него на полке стояла завернутая в тряпку жестянка из-под табака, в которой были проделаны отверстия. Я не стал ни заглядывать в жестянку, ни даже прикасаться к ней. Я просто выполнял свою работу и уходил в конце смены.

Еще несколько недель мы с Мишке почти не встречались. Наконец я увидел его в кессоне во вторую смену.

– Привет, Мишке! – окликнул я. – Тоже перевелся во вторую?

– Да, – буркнул он, схватил меня за руку и потащил в укромный уголок. – Слушай, Дудек, мне нужна еда. Я уже давно ничего… Можешь поделиться? Я с тобой потом рассчитаюсь.

– Конечно! – донельзя удивленный, ответил я, и передал ему свой судок с обедом. – Бери что хочешь.

Мишке достал один из пары моих бутербродов, развернул бумагу, посмотрел на него и, удовлетворенный, отломил половину и отложил остальное.

– Спасибо, Дудек, – сказал он, разворачиваясь.

Уходя, он держал кусок бутерброда так, будто тот был для него величайшей ценностью, и голод тут совершенно ни при чем.

В конце смены мы снова встретились.

– Не мог бы ты завтра захватить побольше еды? – спросил Мишке, скрючившись так, словно от изнеможения не мог держать ровно спину.

– Мишке, в чем дело? Почему ты не можешь достать еду?

– Я остаюсь на ночь. Мне нельзя выходить еще… какое-то время. Может, несколько дней. Оно не готово… То есть я думаю, что ему еще рано. Сил не хватает. Мне нужно его кормить!

Я сразу догадался, что это за «оно», и мне стало дурно. Я не стал переспрашивать, чтобы подтвердить догадку, да и сомневался, что Мишке ответит.

– Мишке, нельзя оставаться здесь круглые сутки, – сказал я. – Прораб заметит…

Мишке схватил меня за руку.

– Умоляю! Мне нужна еда на каких-то несколько дней! Дудек, помоги!

Было непривычно и странно видеть этого огромного человека, чья сила и крепость казались мне неисчерпаемыми, столь беззащитным и умоляющим о помощи даже не для себя, а для…

– Конечно, Мишке, – ответил я. – Завтра я принесу больше еды.

Так продолжалось три дня. Я заметил, что Мишке забрал себе пустой ящик из-под пороха. Эти деревянные ящики часто использовались во время обеда вместо табуреток. Мишке проделал в нем несколько отверстий и накрепко, крест-накрест привязал крышку веревкой. Наблюдая за ним со стороны, я заметил, как он бросает в отверстия кусочки пищи. Каждый день, когда я уходил после смены, Мишке прятался в дальнем отсеке, чтобы не попасться на глаза прорабу.

На четвертый день ко мне подошел ирландец по фамилии Куинн, с которым я работал и в компании которого последнее время пропускал по нескольку кружечек пива.

– Твой чокнутый приятель Микки попался, – сказал он.

Из рассказа Куинна я понял, что Мишке заметили во время очередного пересменка. Прораб обложил его всеми известными ругательствами и выдворил из кессона.

– Он поднялся с нами, – сказал Куинн, – но стоило Микки оказаться на поверхности, как его скрутила кессонная болезнь. Он и нескольких шагов не успел пройти – рухнул как подкошенный. Пришлось отправить его в портовую больницу.

В больнице меня проводили в палату, где на узких койках вдоль стены лежали шесть человек. Кессонная болезнь настигала все больше рабочих, и в палатах всегда оставляли место для дополнительных коек.

– Малыш Дудек, – слабо улыбнувшись, поприветствовал меня Мишке. Его голова возвышалась над подушками, но тело выглядело обмякшим, словно тяжелый груз вдавил его в матрас. – Кто бы мог подумать, что и меня одолеет кессонная болезнь, а? Я работал не меньше других, но у меня даже ничего не болело, – он снова попробовал улыбнуться, после чего ему пришлось отдышаться. – Скверная болячка, малыш Дудек. Я едва пошевелиться могу. Ноги – как палки. Говорят, я поправлюсь, но как-то неуверенно… Не все поправляются.

Я не знал, что ответить. Любое слово могло обидеть Мишке. Мы оба прекрасно знали, что за последние пару недель двое рабочих умерли от кессонной болезни.

Тут Мишке буквально пригвоздил меня взглядом.

– Дудек, послушай. Мне нужна твоя помощь. Мой ящик… точнее, то, что в ящике… надо, чтобы ты… – он замолчал, вероятно, потому что заметил, как я изменился в лице.

Прошло еще несколько минут. Я чувствовал, что Мишке собирается с силами. Но когда он вновь открыл рот, то перевел тему разговора.

– Здешние медсестры, – сказал он, поглядывая на двери палаты, – милые женщины, добрые, заботливые. Но они постоянно толкуют мне о молитвах; говорят, что молятся за меня и предлагают молиться самому. Дудек, а ты молишься?

– Редко.

– Раньше я молился. Чувствовал, что Бог где-то рядом, – Мишке с огромным усилием поднял руку и указал на место рядом с собой, – что он где-то здесь. В детстве я даже хотел стать священником. Потом я вырос, женился, у нас… у нас…

Лицо Мишке будто окаменело, не выражая никаких эмоций. Закончить фразу он не смог. Наконец он поднял обе руки и сложил их так, как складывают, когда держат ребенка.

– Когда ты встречаешься со смертью, малыш Дудек, когда ты видишь ее и держишь ее на руках, когда у тебя нет сомнений в том, что она реальна и тверда как камень, когда ты понимаешь, что ее мрачный, жуткий силуэт всегда рядом с нами, что он пожирает жизнь изнутри… – Мишке со вздохом опустил руки. – Когда ты видишь такое, Дудек, то перестаешь тратить время на молитвы.

Мишке успокоился и затих. Я даже испугался, не перестал ли он дышать. Когда он заговорил вновь, его голос был непривычно робким.

– Дудек, я столкнулся с чем-то новым. Живым существом, которое не должно было быть живым. Оно красивое, я такого никогда прежде не видел. Оно ходит на двух лапах, как птица, но это не птица. Оно наблюдает за мной. Когда я открываю крышку ящика, оно смотрит на меня своими глазами и видит… меня. Считает меня живым существом, равным себе. Его взгляд как бы говорит: «Я живое, Мишке, как и ты, а ты живой, как и я». Понимаешь, Дудек?