Марина Дяченко - Луч [litres]

– Все не могут верить в одно и то же, – сказал Денис.

– Ты вроде пас, – Элли остро на него взглянула. – Дай уже и нам поиграться, что ли… Мы должны сделать так, чтобы призрака увидела теперь уже Мария. Она не верит в жизнь после смерти. Если получится ее убедить, все поверят как миленькие. Мы накачаем их смыслом, как конфету помадкой.

– Ненавижу помадки, – сказал Денис.

– А кто озвучит текст за призрака? – оживился Славик. – Я однажды в школе играл ежика в спектакле. Дайте мне роль призрака, это проще простого!

– Я первая сформулировала цель, я озвучу призрака, – отрезала Элли. – Это не школьный театр, Славик! Она увидит своего мужчину, Максима, и услышит его голос, Дэн показал нам путь, – она мимоходом улыбнулась Денису. – А наше дело – придумать текст.

Денис почувствовал слабое беспокойство, и оно росло по мере того, как он пытался понять: что не так? Элли, положив телефон на стол перед собой, быстро колотила по экрану:

– Вот, примерно так: «Мария, это я…»

Денис выпрямился:

– Подожди. Это неверное решение.

– Денис! – Элли сверкнула глазами. – Мы же договорились!

– Мы не договаривались. Это неверное решение, давайте еще подумаем! Я хочу выиграть, у меня ставки слишком высокие, понимаешь?!

Секунду они смотрели друг на друга.

– Ты привык быть звездой, – задумчиво сказала Элли. – Понимаю. Но я не глупее тебя, Денис. Расслабься, не волнуйся, верь мне. Ты ведь мне веришь?

И улыбнулась – как тогда, вечером, на краю бассейна.

Ось тела совпадает с осью доски. Центр упора на доску в области солнечного сплетения. Ноги выпрямлены, взгляд только вперед. Ладонями упираешься на уровне груди, ровно по центру доски. Толчок руками, ставим одну ногу, другую…

Встали.

Лиза сломала пополам свою доску, когда ей было одиннадцать, положила на два камня носом и кормой и прыгала, пока не послышался хруст. Ее раздражали занятия на берегу: она казалась себе червяком, который бьется в конвульсиях на доске, а отец был слишком требовательным, скучным тренером.

После смерти отца она пошла в рекреационку и взяла его борд.

Вот идет волна. Большая. Совсем близко.

Она успела вскочить на ноги, проехала на гребне несколько метров и свалилась в пену. Ее закрутило, как тряпку, верх и низ перестали существовать, будто кто-то щелкнул рубильником и отключил гравитацию, как отключают надоевший музыкальный канал. Волна плюнула Лизой в серую пену, похожую на рваные кружева, и залепила лицо мокрыми волосами. Хватая воздух и отплевываясь, Лиза случайно взглянула на берег и сквозь брызги увидела ее. Мария стояла, подставив лицо теплому свету. Ее оранжевая блуза развевалась на ветру: со дня смерти Максима Мария носила только яркие, агрессивно-яркие цвета.

– Сегодня девочка четырнадцати лет, Йоко, пришла ко мне с заявкой: она хочет родить. Нет, она никого не любит, мальчишки ей неинтересны. Она хочет ребенка.

– Почему нет?

– Потому что она сама ребенок!

– Твои слова: мы не имеем права на длинное детство.

Волны с такой силой бились о берег, что вздрагивал песок и рушились подсыхающие замки. Час назад здесь гуляла группа Лизы, они вместе строили готические шпили с остриями такими высокими и тонкими, что на верхушке помещалось всего несколько песчинок, и Йоко тоже была с ними. И ничего не сказала.

– Я не понимаю тебя, Лиза, – сказала Мария. – Я помню тебя младенцем… Твои первые слова… Знаешь, некоторые дети и подростки любят приврать. Ты не врала никогда…

– Я не вру.

– Хорошо. Ты рассказываешь сказки. Раньше были страшные, а теперь… добрая. То есть тебе кажется, что она добрая. Ты придумала ее, чтобы облегчить детям утрату?

– Не хочешь – не верь. Твое дело. Не нужно никуда спешить: папа сам все расскажет, когда придет время.

– Дети хотят рожать детей, чтобы поскорее выполнить предназначение и уйти к родным, на Землю.

– И почему ты не радуешься? Ты же этого хотела! «Новое поколение», «наше предназначение», «мы несем цивилизацию»…

– Не ценой лжи! Правда – вот она: после смерти мы умираем. Земли больше нет, ни для кого. Наша цель не в прошлом, а в будущем! Мы продолжаем себя в будущих людях, в наших детях…

– Пафос-офф. Чего ты от меня хочешь, Мария?

Соленая вода, высыхая, стягивала кожу. Женщина напротив молчала, очень долго, непривычно. Обычно Мария не тратила время на драматические паузы.

– Максим говорил обо мне? В твоем видении?

– Это не было видение, обычный сеанс связи. Только после смерти.

– Он упоминал меня? Просил что-то передать?

– Н-нет.

– Жаль, – тяжело сказала Мария. – Для меня у тебя сказки не нашлось.

И пошла прочь от прибоя – тяжело переставляя увязающие в песке ноги.

После смерти Максима она зачем-то вернулась к давнему развлечению – шитью. Она вспомнила, как придумывать фасоны и строить выкройки и как вязать крючком. Элементарное усилие, моделирующее смысл: ты закончишь работу и наденешь эту красивую вещь. План – усилие – результат. И так день за днем.

«Луч» предлагал ей вязальные машины, напечатанные на заказ на 3D-принтере, станки для любых рукоделий и экзотических ремесел, ведь основа цивилизации – осознанная работа руками. Но Мария вязала своим единственным привычным крючком и моделировала на бумаге, как это делали поколения мастериц и мастеров.

Приходил ее бывший муж, отец их детей, Крис. Просил связать то свитер, то гетры, объяснял, какого цвета и фасона. Он говорил и делал ровно то, что должно было ей помочь, но Мария не могла ему простить, что тот жив, а Максим – нет.

Приходили выросшие дети, Леша, Джонни, Света. Читали вслух свои стихи, играли в покер. Давно посторонние, самостоятельные люди, они не длили свой визит ни секундой меньше, чем это было бы приличным, и ни секундой больше.

Каждую ночь ей снилось, что она собирает вещи для большого переезда. Это было странно, потому что, переступив порог своей комнаты на «Луче» двадцать три года назад, она никуда не переезжала и вещей у нее было мало. Во сне она выбиралась из гостиниц, в которых когда-то жила, и других, придуманных, фантастических, зыбких. Выезжала из своего дома, где в каждой комнате громоздились узлы и коробки. Связывала бечевкой книги, и этот сон принадлежал, наверное, не ей. Бумажные книги уже в ее детстве хранились только в музеях.

Каждое утро она просыпалась в приступе тревоги. Ей казалось, что сердце не на месте и странно колотится. Но начинали петь птицы, теплым светом озарялся потолок, расписанный объемными узорами, и Мария понимала, что срок ее жизни пока не вышел и, когда выйдет, неизвестно.

У нее на корабле появился враг. Смешно сказать – у нее, у Марии! Врагу было восемнадцать лет, это не просто смешно – позорно. Тем не менее Мария вынуждена была себе признаться: она думает о девчонке как об опасном враге.