Макс Фрай - Синий [litres]

– Куда – «туда»? – сердито спросила Эва.

И тут же сама поняла: впереди, буквально в нескольких шагах горел бледный лиловый фонарь, освещая ведущие вниз ступени, небольшую площадку и слегка приоткрытую дверь. Под ногами больше не было ни камней, ни досок, обычный асфальт, твердый, как ему и положено. С обеих сторон от него пестрели цветами клумбы, темнели стволы каких-то высоких деревьев, за деревьями не столько виднелись, сколько смутно угадывались окна, некоторые – освещенные. Вроде бы совершенно обычный двор.

– Это лучшее место в мире, – сказал незнакомец, увлекая ее к приоткрытой двери. – Одиннадцатое небо рая, куда не пустили Данте. Сказали: ишь, ходют тут всякие, обойдется, самим мало. Поэтому бедняга вынужденно ограничился первыми десятью небесами, а самый цимес не описал.

Эва ничего не успела ответить, потому что переступила порог, и на нее сразу обрушились все самые лучшие в мире запахи одновременно. Ну, то есть не совсем все, а только имеющие отношение к продовольствию. Здесь пахло кофе, свежей выпечкой, жареным мясом, чесноком, ванилью, орехами, кориандром, томатным супом, трюфельной пастой, базиликом, клубникой, душистым перцем, смородиновым вином и, чтобы мало не показалось, свежими огурцами – нежнейшими, юными, явно только что принесенными с огорода и разрезанными пополам.

В общем, ничего удивительного. Помещение выглядело как удачный компромисс между умеренно прогрессивной кофейней и старомодным семейным рестораном – с разномастной мебелью, счастливо спасшимся из детских страшилок красным пианино у дальней стены, пестрыми подушками на подоконниках и разноцветными лампами, так искусно подвешенными и расставленными по углам, что пространство превратилось в лоскутное одеяло из причудливо перемешанных пятен света и темноты.

За барной стойкой располагалась кухня, таинственная, как алхимическая лаборатория, и прельстительная, как пещера Али-Бабы, где хозяйничал высокий широкоплечий человек с настолько светлыми волосами, что мог бы показаться седым, если бы не отчетливо юное, почти мальчишеское лицо. Глаза его были темны, как августовские ночи, а в руке помещался здоровенный бутерброд с поджаристой золотистой корочкой, такой соблазнительный, что у Эвы закружилась голова.

– Если мне прямо сейчас не дадут хоть что-нибудь съесть, я в обморок упаду, – честно предупредила она. – Будете потом поливать меня минеральной водой и искать в интернете информацию о нюхательных солях, отлично проведете вечер, точно вам говорю.

– Шантаж и угрозы прямо с порога, не поздоровавшись, все как мы любим, – обрадовался белобрысый бариста или кто там, по идее, должен стоять за стойкой. – Наш человек! – разломил свой гигантский бутерброд, большую половину протянул Эве, пояснив: – Я не на шутку испуган, следовательно, это ваш боевой трофей.

Сунул в рот свою долю – сразу всю! – и отвернулся к плите, на которой булькал, но не угрожающе, как давешний болотный асфальт, а, напротив, призывно, здоровенный котел. Несмотря на богатырское телосложение, он двигался так легко, стремительно и точно, словно был не человеком, а специальным божественным столовым ножом, созданным, чтобы резать пространство и мазать его на хлеб.

– Что это будет вообще? – взволнованно спросила тень, все еще свисавшая с шеи своего обладателя, но явно утратившая былую невозмутимость.

– Суп из девяносто пятого года, – ответил повар, он же бариста, он же божественный нож, он же ангел небесный – по крайней мере, так думала Эва, поедая его бутерброд, где кроме мягкого сыра, малосольной рыбы, салатных листьев, ломтика авокадо и парочки каперсов содержалось что-то еще, неопознанное, но прекрасное; возможно, просто копченое счастье. Точно, оно.

– Из девяносто пятого года? – удивленным хором переспросили Эвино наваждение и его тень.

Эва переспрашивать не стала. Она жевала, и ей было так вкусно, что какой там год сейчас варится в супе – совершенно все равно.

– Да, я сам поймал его в том лесу, где живут одичавшие прошедшие годы, освежевал, ободрал и покрошил ломтями… Эй, вы что, поверили? Ну вы даете! На самом деле просто наш домашний рецепт. В девяносто пятом году прошлого, не побоюсь этого слова, столетия сосед подарил моим родителям свежезаколотого барана, и мы его возмутительно долго ели; какую-то часть отец закоптил, остальное варили, жарили, да чего только с ним не делали, а он все не заканчивался и не заканчивался. Выдающийся был баран, стремился к бесконечности, что твоя функция. Но в конце концов мы таки положили ему предел. С тех пор всякий раз, когда мне в лапы попадает кусок баранины, я варю какой-нибудь из наших супов девяносто пятого года. Очень много прекрасных рецептов мы тогда, измученные неисчерпаемостью барана, изобрели. Кстати, как, интересно, ты собираешься жрать в таком виде? Для супа обязательно нужен рот.

Последняя реплика была адресована тени. Эва, уж на что увлеклась бутербродом, а тоже об этом думала: интересно, а тень может есть? И если да, то что именно – тени приготовленных блюд или все-таки саму еду? Хороший внутренний диалог, что тут скажешь. Зря люди боятся сходить с ума. Здесь, у нас, в кромешном бреду, интересно и весело. Еще и вкусно кормят, если повезет.

– Просто ужасно лень во что-то еще превращаться, – призналась тень. – Но ты совершенно прав.

Соскользнула с шеи своего обладателя – ну или не обладателя, а просто спутника; Эва только сейчас сообразила, что это могла быть не его, а чья-то чужая или даже своя собственная, совершенно самостоятельная тень – какое-то время металась по полу большим темным клубком, этаким буйным перекати-полем, наконец превратилась в огромного полупрозрачного кота, который, впрочем, тут же совершенно по-человечески схватился за голову, бормоча что-то среднее между «мяу» и «ой, нет», и начал снова принимать условно антропоморфные очертания. Ну или даже не условно, а просто антропоморфные. Несколько секунд спустя бывшая тень выглядела как совершенно нормальный человек, то есть, объемный, плотный со штатным количеством рук, ног и голов, только черный. Не просто темнокожий, как африканец, а полностью черный, включая ногти, зубы, белки глаз и вообще все. Из-за этого одежда, такая же черная, как все остальное, казалась естественным продолжением его тела; впрочем, возможно, таковым и была.

– Теперь нормально? – озабоченно спросила тень. – Так вообще это носят? Или все-таки какой-то цвет обязательно добавлять?

– Ты невшибенно прекрасен, – искренне сказал незнакомец, которого Эва все еще по инерции считала обладателем тени. – Тоже так хочу.

– Одобряешь? Значит, плохи мои дела, – вздохнул черный человек и начал стремительно окрашиваться. Брюки сделались лимонно-желтыми, густые, пышные волосы – синими, лицо побледнело до умеренно смуглого, кисти рук, торчащие из длинных рукавов черной рубахи, стали перламутрово-серыми, после чего он твердо заявил: – Ну и хватит! – и уселся на высокий барный табурет.